Александр Барченко - Из мрака
Грустная тень на минуту прикрыла лицо учёного. Голос чуть-чуть дрогнул.
— Друзья моей бедной Джеммы — мои друзья, мисс. Впрочем, вам, вероятно, известно…
— Что Джемма приёмыш? Да, бедная девочка говорила сама. Но она относилась к вам, как к родному отцу. Папа, идите скорей, я вас познакомлю.
Бравый стройный старик, с низко стриженной серебристой щетиной на круглом черепе, с плотно приклеенной к нижней губе седой эспаньолкой, быстро повернулся к дочери, сверкнул кровавым бутончиком орденской ленточки на лацкане фрака, кинул вопросительно, жаргоном:
— Tiens?
— Papa! Доктор Чёрный профессор; помните, вы мечтали познакомиться. Доктор, мой 'отец был влюблён в бедную Джемму.
Старик с эспаньолкой крепко пожал доктору руку, сверкнул жёлтыми выпуклыми глазами, сказал хриплым баском:
— Cher maitre, свидетельствую глубочайшее уважение. Давно желал, давно… А насчёт вашей дочери… Вы меня извините, не понимаю. Отказываюсь понимать. Простите, вам тяжело вспоминать, понимаю. Но… такой цветок, такая жестокость. Будь я на вашем месте, я не успокоился бы, пока не нашли негодяев, не привязали поясницей к дулу полевого орудия. Вы меня извините. А вы, говорят, ходатайствовали сами.
Доктор печально улыбнулся. Сказал, обращаясь больше к даме:
— Разве помогло бы мне это вернуть Джемму к жизни? Что же касается возмездия — вы можете верить мне на слово, — оно не коснулось бы настоящих виновников.
Смуглая дама в песцовом боа потрясла старика за лацкан.
— Papa! Как вам не стыдно? Око за око? Разве вы не член нашего общества? Что скажет полковник, что скажут братья?
Старик отмахнулся сердито:
— А ну тебя с твоим обществом, с братьями. Надоела мне эта комедия пуще… Вся в мать. Эта ваша британская закваска.
Плачущий вздрагивающий голос гонга вспыхнул в конце веранды. Коренастый крепыш в чесуче, с вывернутыми ногами, пропел сладким голосом:
— Леди и джентльмены! Возлюбленные братья и сестры! Позволю себе пригласить всех вас в зал заседаний.
Задвигались плетёные кресла, зашаркали ноги по циновкам. Стриженая седая дама с видом наседки, оберегающей цыплят, двинулась за смуглым мальчиком в туземном костюме. Рядом с ней выросла фигура в белом тюрбане, со сморщенным тёмно-коричневым лицом, с острыми огоньками спрятанных под складками кожи глаз.
Доктор предложил руку новой знакомой.
Её отец повлёк вперёд костлявую хозяйку, та поминутно обертывалась к доктору, с видом заговорщицы стягивала губы с жёлтых зубов.
* * *
Эту круглую комнату слишком громко назвали залом. Скорее на часовню, на капеллу смахивал её купол, её выложенные белым мрамором, стены с прямолинейным рисунком несложных орнаментов, с тонкими контурами позолоты.
Трудно было определить, как освещается капелла днём, — не было видно окон, быть может, они были замаскированы. Тот же матовый мягкий молочный свет, что был на веранде, вспыхнул под куполом в тот момент, как коренастый полковник в чесуче распахнул с видом церемониймейстера входные двери.
Долго рассаживались в креслах, низеньких, полукруглых, с твёрдым лакированным сиденьем, с подлокотниками того же белого дерева под политурой.
Сдвинуты кресла были концентрическими рядами, амфитеатром.
Полковник занял трибуну, щёлкнул выключателем, и сзади него, на стене, вспыхнуло семь огоньков, будто в самой облицовке зажглись.
Хозяйка усиленно кивала через два ряда кресел новой знакомой доктора. Что-то шипела сдавленным шёпотом.
Старик с эспаньолкой, с ленточкой Почётного легиона, скептически скручивал губы. Было много офицеров, ещё на веранде отстегнувших свои палаши. Офицеры сидели, напряжённо выпятив груди, играя бритыми скулами, аккуратными котлетками бакенбард.
Молодёжь — лейтенанты украдкой косились в сторону скромных причёсок, набожно опущенных ресниц, бледных выгнутых шеек, группировавшихся ближе к трибуне.
Полковник с вывернутыми ногами стукнул семь раз молоточком по пюпитру, сказал значительно:
— Возлюбленные братья. Объявляю собрание открытым.
Полковник поднял правую руку с видом регента, наклонил голову набок, уронив бритую челюсть, начал нараспев тонким и жидким фальцетом:
— Учитель, я жду твоей речи…
Большинство довольно нестройно подхватило на разные голоса:
— Ловлю, где блеснет скрытый свет…
Кривоногий полковник с вдохновенным видом отбивал такт в воздухе рукою. Бледные мисс стонали, прикрыв загнутыми ресницами глазки. Офицеры подтягивали бодро; пожилой капитан, зверски напружинив жилистую шею, воткнув в пол остановившийся взгляд, басом пытался аккомпанировать в терцию.
Бархатное контральто новой знакомой доктора,звучало настоящим подъёмом. Девушка встретилась взглядом с глазами доктора, чуть вызывающе тряхнула тяжёлым узлом пышных волос, ещё звучнее выделила голос из общего хора.
Полковник поперхнулся, щёлкнув челюстью, жадно отпил из стакана. Долго не мог прокашляться.
— Слово принадлежит… — полковник почтительно раскланялся с седой стриженой дамой. Та долго говорила о женском движении, о правах женщины.
Бледные щёки мисс на передних скамейках загорелись румянцем, чудовищные зубы костлявой хозяйки совсем перестали закрываться бескровными губами, и доктор сочувственной улыбкой встретил загоревшийся взгляд новой знакомой.
Стриженая дама переменила тему. Сообщила, что библиотекой в Адьяре сделано ценное приобретение — список первых двух стихов Атхарва-Веды, отнесённый профессором Шнейдером к девятому веку до Рождества Христова, купленный случайно с разным хламом на аукционе имущества покойного доктора Питбери. Почтенный миссионер, должно быть, не подозревал, какое сокровище хранится в его библиотеке. Потом стриженая докладчица сделала паузу. Тревожным взглядом окинула своего худенького питомца в туземном костюме, представила его собранию как автора только что вышедшей религиозно-нравственной книги.
Вундеркинд внезапно поднялся, расширил свои печальные глаза, глаза много пережившего взрослого человека, сказал застенчиво:
— Это не мои слова. Это слова учителя. Без него я ничего не мог бы сделать, но с его помощью я вступил на путь…
Стриженая дама перебила с любящей материнской улыбкой, кивнув в сторону вундеркинда:
— Мы имеем мысль учителя, облечённую в слова ученика. Пропущенные изречения восстановлены учителем. Всё остальное принадлежит ему, Джеку. Это его первый дар миру. На мою долю, как старшей, выпала честь написать несколько слов введения и в двух случаях добавить пропущенное слово.
Седой кавалер Почётного легиона фукнул в эспаньолку, под сурдинку пробурчал:
