Наталья Иртенина - Волчий гон
– Тогда возьми еще эту впридачу к своей, жадный старик.
Круглый предмет описал дугу в воздухе. Жила отшатнулся, но все ж поймал страшный подарок, выпустив от неожиданности цеп. В руках у него была окровавленная голова старшего сына. Марута со сдавленным взрыдом осела на землю.
Издали, от дома, донесся долгий собачий вой.
Коротким, точным движением оборотень послал вперед копье. Острие угодило ровно в ямку между ключицами, и хоть с силой брошено было, Жилу не опрокинуло навзничь. Стоял старик, мертвую голову из рук не выронил, на убийцу с холодным смертным спокойствием смотрел, будто доволен был, что ненадолго пережил детей своих. Тяжелое древко начало вперед тянуть слабеющее тело. Жила покачнулся, крепче прижал к себе голову сына и медленно опустился наземь, завалился набок.
Оборотень, подойдя, ногой перевернул тело на спину, вырвал копье. Радостно было на душе у него. Не обманули знаки – удача шла с ним. Враг поверженный у ног лежал, и Дух Волка-Отца своего требовал. Гъюрг отбросил оружие, упал на колени, жадно приник губами к хлещущей кровью дыре. Пил, насыщая себя и питая Духа-покровителя.
Звук сзади насторожил. Оборотень оторвался от пиршества, резко откатился в сторону. Прыжком поднял себя на ноги, перехватил рукоять цепа, готового ударить. Баба в горестном бессильи застонала и хотела вцепиться в него зубами. Гъюрг отбросил ее тычком, Марута опрокинулась на снопы, всхлипнула, обреченно закрыла глаза. Волк нагнулся над ней с ножом в руке, взялся за ворот рубахи, полоснул сверху донизу, враз оголил стареющее бабье тело. Крупное, белое, с вислым от частых родов животом – троих вырастила, да десяток, не меньше, схоронила.
Смолчала баба, без звука приняла жестокое поругание. Оборотень перехватил удобнее нож и смаху всадил в висок женщины. Повернулся к телу Жилы, сказал, помня слова его:
– Ныне позор пришел на род твой, старик.
Перешагнул через труп, подобрал оружие и вышел с гумна. К дому направился – не окончена еще кровавая жатва.
Заглянул на скотный двор. Коров пастись увели, к вечеру пригнать должны, кто-то из малых, верно. Но до вечера ему еще хватит работы.
Привольно обстроился хозяйственный Жила. От гумна до дома, большого, на три родственных семьи, полторы сотни шагов наберется. Оборотню это на руку – не могли в доме слышать, как он старших обиходил, не могли попрятаться в тайные подпольные норы или убежать. Только пес цепной учуял, вой поднял, но его, видно, окоротили.
В дощатую калитку Гъюрг вошел открыто, не прячась. Быстрым взглядом охватил двор, пнул кинувшуюся под ноги курицу. Та с кудахтаньем взлетела на плетень. Огромная псина, помня первое знакомство с оборотнем две седмицы назад, утробно рычала, но рваться с цепи не решалась. Шерсть вдоль хребта у пса стояла торчком.
Двое смотрели на Гъюрга с лавки у избы – дурачок, сын Жилы от первой жены, похожий на молодого старичка, и девчонка лет десяти. Убогий лыбился невесть чему, девчонка боязливо отступила, глаза распахнула и вдруг бросилась за дом, подолом взмахнув.
Волк двинулся к лавке. Дурачок держал в руках деревянную недоделанную свистульку и ножик. Глядя на приближающегося чужака, начал беспокойно моргать, но лыбиться беспомощно не перестал. Гъюрг, подойдя, отобрал у него ножик, как взрослый у дитяти, подкинул, рассматривая, на ладони и вдруг, незаметным движением, воткнул в тощую шею убогого. Тот забулькал горлом, выронил свою игрушку. Оборотень уже шел в дом.
У печи громыхала горшками древняя старуха – мать Жилы, оставленная хозяйничать. На Гъюрга и не взглянула, верно, туга на ухо была. Оборотень толкнул ее в угол, по-быстрому пришиб обухом топора. Весь род Жилин умирал молча, как закланный. Да он и был заклан – Волком, его обетом перед богами.
Кроме старухи, во всем доме никого не нашлось больше. Оборотень обошел все полутемные закуты, срывал занавеси, заглянул в широкий дубовый ларь с тряпьем. Но чутье зверя не давало уйти. Пахло еще добычей.
В горнице с печью-каменкой он отшвырнул с пола плетеную подстилку, сдвинул щепу-затвор, откинул крышку. Из земляного подпола тотчас вырвалось смерденье, сырость пополам с нечистым человеческим духом. Гъюрг втянул в себя вонь, довольно оскалился. В тесной яме глубиной по пояс человеку сидела, скрючившись, грязная, растрепанная, в оборванной рубахе белобрысая девка. Задрала голову, мигая от света, глянула шалыми от долгого заточения глазами. На немытых щеках – разводы от рева, желто-зеленый след огромного синяка на скуле, в дырах окровавленной рубахи – поджившие полосы от плети. Д обро отходили девку, мяса родного не жалели. Сам Жила, конечно, дочку вволю отхлестал, чтоб не позорила род гулящая.
С тяжкой неприязнью смотрел Гъюрг на братнину зазнобу, Росаву длиннокосую. Даром что на вид девке пятнадцати нет – успела с парнем в кустах поваляться. За другое что не забили бы брата до смерти.
– Вылазь, девка, – велел Гъюрг.
Но она только хлопала дурными глазами, жалобно шмыгала носом. Рассудком, что ль, повредилась, в земле сидючи? Пришлось повторить, показать рукой.
Поняла, задвигалась. Встать не сразу получилось, спина задеревенела за столько времени в яме. Оборотень и не думал помогать. Ждал, глядел сумрачно на ее коряченье.
Наконец выползла. Старуху в углу как будто не заметила, смотрела на чужака, вроде спрашивала: куда ей теперь? Гъюрг показал на дверь: иди. Она тупо исполнила требование, повернулась, пошла. Но до двери не дошла. На затылок обрушился топор, чавкнула кость.
Обтирая тряпьем лезвие, Гъюрг запоздало подумал, что в девке могло остаться братнино семя, дать плод. Да и пригодилась бы она, может быть, ему самому. В лесной жизни бабья хозяйская наука тоже требуется. Все лучше, чем одному изгойствовать.
Досадуя, он вышел из избы. Пса не было – трусливо уполз под сени. Помня об убежавшей девчонке, оборотень повернул за дом. В огородных грядках никого не было, в кустах ягодных тоже пусто. Сунул нос в отхожую яму – ничего.
Возле самого плетня, за грядками лежали сколоченные доски. Волчий слух уловил принесенный воздухом шепот. Перемахнув через вершки брюквы, оборотень поднял дощатку. Две пары испуганных глазенок уставились на него из ямы, где вперемешку с навозом прела ботва и сорняки. Давешняя девчонка и еще одна, совсем маленькая, жались друг к дружке, обнявшись.
– Ишь, глупые, куда забились, – покачал головой Гъюрг.
Детский тоненький крик взвился к небу и тут же замер.
Оборотень вернулся на гумно, где ждало отложенное на время волчье жертвоприношение.
Над трупами уже вились крупные зеленые мухи, садились на мертвые открытые глаза, заползали в нос и рот, облепили все еще сочащуюся кровью дыру от копья и отрезанную голову. Их звенящее жужжанье слышалось еще издалека.
