Говард Лавкрафт - Зов Ктулху
Спасение из этого кошмара явилось в образе «Виджиланта». Затем был допрос в адмиралтействе, людные улицы Данидина и, наконец, долгий путь на родину. Он не стал никому ничего рассказывать, понимая, что его тут же примут за умалишенного, и доверился лишь бумаге, но об этом не должна была знать даже жена. Моряк с нетерпением ждал смерти, ибо только она могла принести ему благо, раз и навсегда уничтожив страшные воспоминания.
Таков был документ, прочитанный мною на пути в Лондон; теперь он покоится в жестяном ящике рядом с барельефом Уилкокса и бумагами профессора Энджелла. Вместе с ними суждено кануть в забвение и этой моей рукописи, в которой по воле случая сошлось воедино то, чему, я надеюсь, никогда впредь не соединиться. Мне было дано познать все ужасы, от каких должна оберегать себя Вселенная, — и отныне даже весенние небеса и летние цветы для меня не радость, но горькая отрава. Впрочем, вряд ли меня ждет долгая жизнь. Скорее всего, я уйду так же, как ушли мой дед и бедняга Йохансен. Я знаю слишком много, а ужасный культ все еще жив.
Жив еще и Ктулху — я думаю, он по-прежнему покоится в каменной пропасти, что укрывала его с тех времен, когда наше солнце было еще совсем молодым. Очевидно, проклятый город вновь погрузился в океанскую глубь, ибо после апрельского шторма «Виджилант» прошел над этим местом и не обнаружил ровным счетом ничего. Но его окаянные слуги и почитатели там, наверху, все так же скачут, мычат, вопят и убивают своих жертв, собираясь в самых потаенных местах Земли вокруг каменных монолитов, на которые они водружают своих ужасных идолов. Навсегда ли океан увлек его в свои черные бездны, или миру снова будет суждено стенать и метаться под гнетом страха и безумия? Кто знает? Что поднялось, то может вновь погрузиться вглубь, а что погрузилось — может снова подняться. Воплощенный ужас дремлет и ждет своего часа в бездне, а гибельный дух его веет над обреченными городами людей. Настанет час, и… — но я не должен, я не могу думать об этом! Лучше я буду молиться о том, чтобы в случае, если мне не суждено пережить эту рукопись, мои душеприказчики отдали предпочтение не смелости, но благоразумию и осторожности, проследив за тем, чтобы посторонний взор никогда не коснулся этих строк.
Дагон[15]
(перевод Е. Мусихина)
Я пишу в состоянии сильного душевного напряжения, поскольку сегодня ночью намереваюсь уйти в небытие. У меня нет ни гроша, а снадобье, единственно благодаря которому моя жизнь остается более или менее переносимой, уже на исходе, и я больше не могу терпеть эту пытку. Поэтому мне ничего не остается, кроме как выброситься из чердачного окна на грязную мостовую. Не думайте, что я слабовольный человек или дегенерат, коль скоро нахожусь в рабской зависимости от морфия. Когда вы прочтете эти написанные торопливой рукой страницы, вы сможете представить себе — хотя вам не понять этого в полной мере, — как я дошел до состояния, в котором смерть или забытье считаю лучшим для себя исходом.
Случилось так, что пакетбот, на котором я служил в качестве суперкарго, подвергся нападению немецкого рейдера в одной из наиболее пустынных и наименее посещаемых кораблями частей Тихого океана. Большая война[16] в то время только начиналась, и океанская флотилия гуннов[17] еще не погрязла окончательно в своих пороках, как это случилось немного погодя. Итак, наше судно было взято в качестве приза, а с нами, членами экипажа, обращались достаточно гуманно, как и подобает обращаться с пленными моряками по законам войны. Наши враги охраняли нас не очень-то тщательно, благодаря чему уже на шестой день со времени нашего пленения мне удалось бежать на маленькой лодке, имея на борту запас воды и пищи, достаточный для того, чтобы выдержать довольно длительное путешествие.
Обретя наконец-то долгожданную свободу и бездумно положившись на волю волн, я имел весьма смутное представление о том, где нахожусь. Не будучи опытным навигатором, я смог только очень приблизительно определить по солнцу и звездам, что нахожусь где-то южнее экватора. О долготе я не имел ни малейшего представления; тщетной оказалась и надежда на то, что вскоре удастся увидеть полоску берега или какой-нибудь островок. Стояла хорошая погода, и в течение многих дней я дрейфовал под палящим солнцем, ожидая, что появится какой-нибудь корабль или течение принесет меня к берегу обитаемой земли. Однако ни корабль, ни земля так и не появились, и я начал впадать в отчаяние, осознавая свое полное одиночество посреди мерно вздымающейся синей громады нескончаемого океана.
Перемена произошла в то время, когда я спал, и мне неизвестны детали случившегося, поскольку сон мой, беспокойный и насыщенный различными видениями, длился довольно долго. Проснувшись же, я обнаружил, что меня наполовину засосало в слизистую гладь отвратительной черной трясины, которая простиралась вокруг меня настолько далеко, насколько хватало взора. Моя лодка лежала на поверхности этой трясины неподалеку от меня.
Хотя легче всего представить, что первым моим чувством было изумление от такой неожиданной и чудовищной трансформации пейзажа, на самом деле я скорее испугался, чем изумился, ибо зловоние и черная гниль вокруг произвели на меня самое гнетущее впечатление. Мерзкий запах исходил от разлагающихся останков рыб и других с трудом подающихся описанию объектов, которые тут и там торчали из отвратительной грязи, образующей эту нескончаемую равнину. Вряд ли мне удастся описать словами угрюмый пейзаж, который окружал меня со всех сторон. Я не слышал ни звука, не видел ничего, кроме необозримого пространства черной трясины, а сама абсолютность тишины и однородность ландшафта подавляли меня, вызывая поднимающийся к горлу ужас.
Солнце сияло с небес, которые показались мне почти черными в своей безоблачной наготе, как будто они отражали это чернильное болото у меня под ногами. Забравшись в лежащую на поверхности трясины лодку и немного поразмыслив, я решил, что ситуации, в которой я оказался, может найтись только одно объяснение. Вследствие подводного извержения вулкана невиданной силы часть океанского дна поднялась на поверхность, причем наверх были вынесены слои, которые в течение многих миллионов лет лежали сокрытыми под необозримой толщей вод. Протяженность этой новой суши была столь велика, что, как я ни напрягал свой слух, я не смог уловить шума океанских волн. Не было видно и морских птиц, которые обычно в таких случаях слетаются в поисках добычи, каковую представляют собой мертвые морские организмы.
