Леонид Моргун - Сатанинская сила
— А я чего? Спросить нельзя, что ли?
— Спросить-то можно, спросить не сделать, — усмехнулся дед. — Выпустили меня из тюрьмы, в которую ты меня вверг, выпустили неправедно, ан ведь и ты меня неправедно заарестовал.
— Ну и в чем же я, по-вашему, не прав?
— Да не по-моему, а по-вашему, — рассмеялся старичок, подсаживаясь поближе. — Не печалься, дочка, — улыбнулся он, подтолкнув Дуню локтем, — славный он малый, хоть и горяч порой бывает. Ты лучше собери ему поесть да постель постели, а мы тут малость поболтаем.
— Как же ты говоришь «не печалься»? — воскликнула Дуня. — Что же, радоваться прикажешь, когда… заковали мою кровинушку… — и вновь она залилась слезами.
— Да не плачь ты, мама! — тоже расстроенный воскликнул Семен. — Лучше достаньте старую шкатулку с ракушками да ключики там поищите.
Старушка побежала за шкатулкой. Вскоре оттуда были извлечены ключи, которыми без труда удалось открыть наручники, и у сержанта появилась возможность умыться, потянуться и поесть.
— Ну, — вопросил молодой человек, отставляя от себя опустевший чугунок, в котором еще недавно теплилась картошка, заботливо сохраненная в тепле мамой Дуней. — И в чем же, ты говорил, я не прав? — и пристально взглянул на старика.
— А во всем, — спокойно ответил Всевед, не отводя взгляда. — Как есть — во всем. И недоразумения твои — постоянные, и дела — не скоро выяснятся, и нарушил ты законы многие, хоть и не по своей вине.
— А по чьей? — напрягся Семен.
— Ах ты ж… — замялся старик, — я же и слов-то еще ваших не знаю. Ты же… правильно Аред учуял, он бестия хитрая, ты ж в створе, а значит, на тебя закон не писан…
— Та-ак, — с неясным удовольствием констатировал Семен. — Ты, значит, тоже в «Чудо-Юде» был. И тоже — один из этих.
— Из этих, да не тех! — обиделся старик. — Я в жизни еще и мухи не обидел. Всевед я. Ясно? Все-вед! Это значит, что все на свете ведаю, а сделать… — он развел руками, — сделать ничегошеньки не в силах. Это — твое занятие — делать дела…
— Что еще за дела?! — изумился Семен, не в силах понять смысла стариковских темных словес.
В эту минуту шорох под лавкой заставил его заглянуть под стол. И в темноте, у печки узрел он пару выпученных кошачьих глаз и такие же усы торчком на густобородом человеческом лице, увидел лапы, придерживающие метлу.
— Это что еще за живность! — воскликнул сержант, потянувшись к кобуре. — Ты чего это, мать, за зверя завела?
— Но-но, тише ты, ишь, расходился! — прикрикнула на него мама Дуня. — Скажет ведь, зверь. Не зверь это, а домовой наш новый. И ты его не трожь. Он у нас всех мышей да тараканов повыведет, да от воров дом будет охранять, и от пожара, а я ему молочка за это ставить буду…
— Молочка! — в отчаянии воскликнул Семен. — Какого еще молочка?! Не понимаю!.. — застонал он, взявшись руками за голову. — Ничего не понимаю! Что это еще за напасти на нас такие свалились и откуда? Откуда взялись все эти русалки, черти, гады?
— А вот дедушка говорит, сыночек, — вставила мама Дуня, — что за грехи наши вся эта нечисть свалилась. Вот.
— Какие еще грехи? — возмутился Семен. — Чего то он здесь сектантскую пропаганду разводит? — он подозрительно глянул на старца. Тот глядел на него спокойным и чуть насмешливым взором.
— Какая уж там пропаганда, — грустно улыбнулся Всевед. — Не знаю, как у вас там насчет грехов, но все, что происходит сейчас, и что будет происходить, все странное и страшное, и жуткое, и грозное, и грязное, это — есть, это — будет, и никуда вы от него не денетесь. И в какой-то степени все это — неизбежная кара за зло, которое вы сами же в себе и породили. Взгляни сюда, — Всевед поднял скорлупу выеденного им за ужином яйца и принялся объяснять: — Весь ваш мир со всеми его лесами и морями, с планетами, лунами и звездами, он только с одной, с вашей стороны кажется огромным, безначальным и бесконечным. А если с другой стороны посмотреть — он очень мал, и ограничен, и весь-то размером в точку, у которой и размеров-то никаких нет, поскольку и быть не может. Понятно ли тебе, касатик?
— Вроде бы… — прошептал Семен, с трудом отыскивая в памяти обрывки из курса Римановой геометрии, которой с увлечением занялся было на первом курсе института, пока армейская служба напрочь не выбила и остатки школьных знаний, и всякое желание учиться дальше. — Но точки-то, они же ограничены. Они же не могут переходить одна в другую.
— И то верно, — согласился Всевед. — Но пока мы говорим об истинных точках, а есть еще и мнимые, которым также никто запретить существовать не может, потому что мнимость — на то она и мнимость, что пока о ней мнят — она есть, а забудут — исчезнет. Итак, сразу же рядом с каждым из ваших реальных точко-миров существует мир мнимый, ирреальный. Они расположены один напротив другого, один снаружи сферы, а другой — изнутри ее…
— Так значит все это не больше, чем игра воображения? — Семен скрипнул зубами. — И Микита, и Федюня, и еще двое с распоротыми животами, и еще с десяток покалеченных, так?
— Как тебе объяснить, — Всевед ожесточенно зачесал в затылке, — поскольку мир тот мнимый и от вашего как бы отраженный, то многое, что в вашем является вещами пустяшными, незначительными, в нем очень большую силу приобретает. Пойми, мним он только для вас, да и вы для него тоже, однако внутри себя он вполне реален, и раз он уже вошел в ваш, то никуда от него вам теперь не деться. Он теперь — реальность. Взять, скажем, такое нематериальное понятие, как вера. Вера человеческая очень большую силу имеет. Ибо то, что в вашем мире вам только мерещится, в моем преспокойно живет и здравствует. И чем сильнее вера в него, тем большую силу оно приобретает, так что может порой и из мнимости своей вырваться и в ваш мир прорваться. Однако тут оно долго не продержится — среда для него реальная враждебна. И нужно, чтобы чересчур уж много людей в него поверили, чтобы ему силу и ярость истинную обрести. Так-то, сынок. Бывали времена — и верили вы в невиев, лешаков, кикимор разных, в русалок, в змеев летучих, и являлись они порой к вам, и вредили со всею злобой и коварством, какой вы их наделяли, но быстро и исчезали, потому что сильней их в душах была вера в радуниц добрых и в суровых богов, коим в капищах вы поклонялись. Но времена те прошли и поверили вы в бога единого и в черта ему противного во всем, и в ангелов, и в бесенят. И потому старая нечисть отступила, а новая — пришла, от нее и столь многие чудеса, что на Руси великой творились.
— К черту! — Семен резко взмахнул руками, будто отгоняя привидевшийся страшный сон. — Брехня все это! Мы, конечно, за союз с религией, но без всякой мистики или там сектанства. В Бога мы верим, но никакого сатанизма на вверенной нам территории не допустим. И все! — он стукнул кулаком по столу. — А религия твоя — опиум! И бога нет! Черта — тоже! Наука все это доказала!
