Татьяна Корсакова - Проклятый дар
– На, курни. Глядишь, полегчает. – Петрович протянул ему пачку сигарет.
– Спасибо. – Матвей сунул одну в рот, прикурил от протянутой зажигалки.
Они сидели на облюбованной с первого дня скамейке в тени старой яблони: Матвей – с одного края, Петрович – с другого; свернутый в трубочку старый журнал лежал между ними разделительной полосой.
– Ты особо не переживай, паря. – Петрович теребил в руках свою любимую связку. Ключи нервно побрякивали, не позволяя Матвею сосредоточиться. – Это первый раз так все вышло… – Он немного помолчал, а потом добавил: – Это она, наверное, с непривычки. Она с непривычки, и ты с непривычки. Оба…
– Плакала она тоже с непривычки? – спросил Матвей. Прощать самого себя он не собирался и в индульгенции от Петровича тоже не нуждался.
– А вот что плакала, так это очень даже хорошо! – сказал напарник уверенно. – Это добрый признак, можешь мне поверить, я в психиатрии уже больше сорока лет…
– И что же в этом хорошего? – Матвей затянулся сигаретой, прищурившись из-за пробивающегося сквозь ветки солнца, с интересом посмотрел на Петровича. – Что хорошего в том, что я довел беспомощного человека до слез?
– Что хорошего? – Петрович заграбастал журнал, помахал им над головой, прогоняя назойливую мошкару. – А то, что это проявление эмоций. Понимаешь? Раньше у Алены Михайловны никаких эмоций не было. То есть она боялась чего-то, кричала, отбивалась. Но все это объяснялось ее болезнью.
– А сейчас?
– А сейчас она отреагировала не на свои кошмары, а на тебя. На внешний мир отреагировала, вот что! Нет, вот что ни говори, а главврач – хороший специалист. Может, человек не самый хороший, но как врач… Сначала-то все надеялись, что Алена Михайловна из этого состояния быстро выйдет, а прошел месяц-другой, и надеяться перестали.
– И ты?
– Не обо мне речь. – Петрович нетерпеливо отмахнулся. – Все, кроме Егора Васильевича. Этот не сдался. Этот вообще никогда не сдается, насколько я успел заметить. И вот видишь – слезы! – Он улыбнулся, но как-то криво, неуверенно.
– А что у нее с волосами? – спросил Матвей, просто чтобы не видеть эту улыбку. – Это она сама себя так?
– Это ее санитарка. – Петрович тут же помрачнел.
– Зачем?
– Чтобы хуже не вышло. Это началось почти сразу, как Алену Михайловну привезли. Так-то у нее волосы роскошные были, длинные, красивые…
– Она их вырывала? – догадался Матвей и от догадки своей поежился.
– Ну, как сказать… – Чувствовалось, что разговор этот Петровичу неприятен, он даже закурил, чтобы не отвечать как можно дольше. – Можно и так сказать. Вырывала, а потом в жгут сплетала.
– А зачем? – спросил Матвей обалдело.
– Эх, паря, если бы я знал зачем, то сейчас бы сидел в кабинете главврача, а не с тобой на лавочке. – Петрович вздохнул. – Ее по-всякому пытались остановить, даже на ночь к койке привязывали. Пока привязывали, все нормально было, а как только развязали, все по новой начиналось. Тогда Егор Васильевич и приказал волосы остричь. Радикальная мера…
– Что ж криво-то так остригли? – проворчал Матвей. – Изуродовали девку.
– А тут у нас не салон красоты! – вскинулся Петрович. – Это психиатрическая клиника. Как умели, так и стригли, – добавил он уже более спокойно. – Она же сопротивлялась. Мы ж ее вдвоем с напарником держали, чтобы не поранилась или ножницы, не дай бог, не выхватила.
– Помогло? – спросил Матвей, носком ботинка впечатывая окурок в землю.
– Отчасти. Как волосы остригли, другое началось. Стены и окна видал? И знаешь, что самое интересное? – Петрович понизил голос до заговорщицкого шепота, придвинулся к Матвею поближе. – Они ведь и в самом деле к ней летят, мотыльки эти. Ну вот как будто бы она светится, а они этот свет видят. И сегодня вот тоже налетели. Из вентиляционной шахты, наверное. Надо будет марли у сестры-хозяйки попросить.
– Зачем марля? – не понял Матвей.
– Чтобы вытяжное отверстие занавесить. Чтобы не летели.
– Думаешь, поможет?
– Думаю, не навредит! – Петрович зашвырнул окурок в урну, сунул связку ключей и журнал в карман халата и с кряхтением встал со скамейки. – Вечерние лекарства я ей выдам.
– Нет. – Матвей тоже встал. – Я сам.
– Сам? – Петрович посмотрел на него со смесью удивления и уважения, а потом кивнул на перевязанную руку: – А не боишься совсем без пальцев остаться?
– Я с ней договорюсь. Попробую договориться…
– Думаешь, получится?
– Думаю, стоит попробовать…
– Пробовать он будет. – Санитар отвернулся, и ворчание его теперь было едва слышно. – Естествоиспытатель нашелся. А она, между прочим, человек, а не кролик подопытный.
– Я знаю. – Матвей обошел Петровича, заглянул в глаза. Выцветшая желто-зеленая радужка, прошитые кровеносными сосудами белки, набрякшие веки – глаза типичного алкоголика. Что такому доказывать? А вот он доказывает и изо всех сил старается, чтобы ему поверили.
Он уже приготовился к долгим спорам и препирательствам, но вместо этого Петрович коротко сказал:
– Делай как знаешь, паря. Только чтобы больше мне Алену Михайловну пальцем не тронул.
– Не трону, – пообещал Матвей без тени иронии. Пальцы ему еще пригодятся…
Ася. 1943 год
…Вода в озерце оказалась такой студеной, что немели пальцы. Даже в деревенских колодцах не было такой холодной воды. Как же в нем купаться?..
Ася отмахнулась от этой глупой мысли, с утроенными силами принялась оттирать песком кровь с гимнастерки. У бабки Шептухи мыла не водилось, пришлось вот так, чем есть.
Его звали Алексей, Алексей Загорский. Ася специально заглянула в его документы, чтобы он наконец перестал быть неизвестным летчиком, а стал настоящим человеком, с именем и фамилией. Теперь, когда он, вымытый, перевязанный, отпоенный старухиным отваром и завернутый в чистую холстину, лежал на полатях в избушке, на душе стало легче и веселей. Старуха долго колдовала над раной, шептала что-то на непонятном языке, касалась лица парня заскорузлыми пальцами, принюхивалась, прислушалась, а потом сказала:
– Нема в нем железа, не чую.
– Пуля навылет прошла? – уточнила Ася.
Вместо ответа бабка Шептуха сунула ей в руки окровавленную одежду, велела:
– Постирай-ка!
Возвращаться в избушку не хотелось, но белье все уже было выстирано, да и голод давал о себе знать злыми завываниями желудка, а легкий ветерок доносил до Аси сладкий запах печеной картошки.
– На печи повесь. – Старуха на появление девушки отреагировала небрежным взмахом руки. – До завтрева высохнет. Голодная?
