Стивен Кинг - ОНО
И я будто наяву услышал голос Ричи — имитацию Панчо Ванилья и… положил трубку. Потому что уж если хочешь видеть Ричи — да любого из них, — то мотивы этого должны быть особо вескими. Конечно же, необходимо обладать полной уверенностью. Если исчезновения детей не прекратятся, я позвоню… но теперь придется исходить из того, что этот надутый осел Радемахер может оказаться прав. Девочка могла узнать своего отца: в семье оставались его фото. И тот мог уговорить ребенка сесть к нему в машину. Узнав отца, девочка могла пренебречь тем, чему ее учили.
Еще одно тревожит меня. Радемахер предположил, что я схожу с ума. Черт с ним, но… вдруг и они сочтут меня сумасшедшим, когда я начну их обзванивать? И что еще хуже: вдруг они вовсе не узнают меня? Майк Хэнлон? Кто это? Я не знаю никакого Майка Хэнлона. Я вас вообще не знаю. Какая клятва?
Я чувствую, что придет время звонков… и когда это случится, я буду знать все наверняка. А их жизненный цикл будет нарушен. Это будто два гигантских колеса, мощным усилием заставляемые вращаться параллельно: одно — это я и весь нынешний Дерри, другое — они, мои друзья детства.
Придет время, и они услышат Глас Черепахи. И я жду — стопроцентной уверенности, раньше или позже. Вопрос: звонить или не звонить — не стоит. Все дело в том, когда.
20 февраля 1985
Пожар на «Черном Пятне». «Великолепная возможность переврать историю, Майк, — как прокаркал бы старый Альберт Карсон. — Уж они постараются, и может быть, в чем-то даже преуспеют, но… старожилы-то помнят, как развивались события. Всегда есть кто-то, кто помнит. И они расскажут, нужно лишь подтолкнуть их».
Прожившие в Дерри не более двадцати лет могут не знать, что здесь существовали «специальные» унтер-офицерские казармы базы ВС в Дерри, казармы, находившиеся в доброй полумиле от базы, и в феврале, когда термометр показывает на ноль градусов, а завывающий ветер со скоростью 40 миль в час буквально пригибает к земле, с трудом верится, что до них всего полмили: настолько успеваешь промерзнуть.
Остальные семь казарм имели центральное отопление и хорошую изоляцию от разгула стихии. Они были комфортабельны и уютны. «Специальные», где обитали 27 человек группы «Е», обогревались старенькими печурками. Подвоз дров осуществлялся по принципу «кто-где-достанет». Единственной защитой извне были сосновые и еловые ветки, которыми строение обкладывалось снаружи. Один из живших в бараке смастерил как-то комплект утепленных окон, но в тот день все 27 человек направлялись для выполнения специальных работ на Бангорскую базу и, вернувшись вечером, усталые и промерзшие, обнаружили, что все окна разбиты. Все до единого.
Это было в 1930, когда американские ВВС состояли наполовину из бипланов. В Вашингтоне Билли Митчелла осудил военный суд, разжаловав из авиаторов и предложив летать на письменном столе в офисе за надоедливое жужжание насчет модернизации ВВС, сильно раздражавшее старейшин авиации. Немногим позже ему пришлось уйти в отставку.
Таким образом, несмотря на три полосы (в том числе одну бетонированную), на базе в Дерри летали мало, а большая часть солдат оказалась техниками.
Одним из унтеров группы «Е», вернувшихся по окончании срока службы в 1937, был мой отец. Он рассказал мне следующее:
— Однажды весной 1930 — за шесть месяцев до пожара на «Черном Пятне» — я с корешами вернулся из трехдневного увольнения в Бостон.
Когда мы проходили через ворота, из окошка пропускного пункта высунулся дежурный. Сержант откуда-то с юга. Рыжие волосы. Гнилые зубы. Прыщи. Ну вылитая обезьяна, только не такой волосатый; ты понимаешь, что я имею в виду. Таких в армии во времена Депрессии было пруд пруди.
Ну так вот, возвращаемся мы, значит, вчетвером из увольнения, веселые, довольные, и видим, что эта обезьяна явно хочет нас припахать. Но мы салютуем ему, будто это сам генерал Блэк-Джек Першинг. Я-то думал, все нормально, чудесный апрельский денек, солнышко светит, и черт же меня дернул разинуть рот:
— Добрый день, сержант Уилсон, сэр, — сказал я, и он тут же подскочил ко мне.
— Кто дал тебе право раззявить пасть?
— Никто, сэр.
Он посмотрел на остальных — это были Тревор Доусон, Карл Рун и Генри Уитсун, погибший той осенью во время пожара — и заявил:
— Ты, вонючий ниггер, будешь вкалывать под моим руководством. А вы, ублюдки, если не хотите составить ему компанию и копаться в грязи до полудня, марш по казармам, и чтоб ваши задницы я нашел в койках. Ясно?
Им было ясно, и Уилсон заорал:
— Бегом марш! И чтоб духу вашего здесь не было!
Они убежали, а Уилсон повел меня в каптерку и сунул в руки лопату. Привел на поляну и с ухмылкой спросил:
— Видишь здесь окоп, ниггер?
Никакого окопа там не было, но я счел за благо согласиться и, проследив за его пальцем, сказал, что вижу. Он двинул мне по носу, свалив на землю. Придя в себя, я увидел, что моя последняя чистая форменная рубашка вся в крови.
— Его не видно, потому что один толстогубый ублюдок его засыпал, — рявкнул Уилсон. Щеки его покрылись румянцем от возбуждения. Он усмехался и был вполне доволен собой. — Твоя задача, мистер «Добрый день», — выкинуть оттуда землю. Вперед!
Я копал больше двух часов, и вскоре выкопал яму, откуда торчала лишь моя голова. Напоследок мне досталась глина, и когда я закончил, то был уже по щиколотку в воде; ботинки насквозь промокли.
— Вылезай, Хэнлон, — раздался голос Уилсона. Он курил, сидя в траве, и даже не подумал помочь мне выбраться. Я был в грязи и земле с головы до пят и в испачканной кровью форменке. Сержант неторопливо поднялся на ноги и показал на окоп.
— Что ты здесь видишь, ниггер?
— Ваш окоп, сержант Уилсон.
— Знаешь, я передумал: он мне не нужен, — сказал он. — Я не нуждаюсь в окопе, вырытом ниггером. Засыпьте его снова, рядовой Хэнлон.
Пока я засыпал окоп, солнце село; становилось прохладно. Он стоял и дожидался, пока с моей лопаты не слетит последняя горсть земли.
— Что ты теперь видишь, ниггер?
— Кучу земли, сэр, — ответил я, и он вновь ударил меня. Поверь, Майки, я был очень близок к тому, чтобы разбить ему череп лопатой. Но тогда остаток жизни я глядел бы на небо сквозь тюремную решетку. И право же, были секунды, когда я чуть было не перешагнул черту… но решил-таки оставить события идти своим чередом.
