Уиронда. Другая темнота (сборник) - Музолино Луиджи
История, которую мне не хотелось бы рассказывать.
Но порой это единственное, что остается нам перед долгим расставанием.
Пару раз в день я спускаюсь в подвал, снимаю крышку люка и сажусь перед ним.
Сижу так часами, глядя вниз, в мудрый мрак темноты.
Когда ворошишь воспоминания, время летит быстро.
Иногда я нахожу в этом утешение. Порой мне становится страшно за жену, которая закрылась у себя в комнате в надежде раствориться, и я думаю, что будет с ней, с нами. Со всем миром.
Я потерял все, поэтому смерть меня не страшит. А жизнь перестала страшить уже давно.
Но меня пугает то, что находится между, пугают твердыни неопределенности.
До Рождества оставалось три дня.
Я смотрел в окно спальни и ни о чем не думал.
За ночь дороги засыпало тонким слоем снега, а утренний морозец превратил его в блестящий наст. Побелевшие крыши, алюминиевая фольга небосвода, приглушенный шум улицы… Да, тогда мне нравилось, что снегопад делает едва слышными звуки реальной жизни: казалось, от этого остановится уютнее, особенно когда смотришь на снег из окна квартиры, вместе с семьей. Сейчас я не выношу этой ледяной тишины. Она пугает меня, рождает в сознании картины разрушенного мира, погрузившегося в новый ледниковый период, где города, некогда принадлежавшие нам, заполонили дикие звери, насильники, каннибалы и убийцы.
Да уж, произошедшее с нами и воспоминания так влияют на то, что нам нравится, а что – нет… Казалось бы, банальность, а ведь мы об этом даже не задумываемся.
Из гостиной донесся смех Луны, которая, сидя на диване, смотрела мультики. Я оделся и зашел к жене, в ее маленькую студию, переделанную из чулана.
Элеонора была прекрасна.
Больше никогда я не видел ее такой красивой.
Она рисовала волшебный лес, по которому катилось смешное существо – что-то среднее между медведем и кроликом.
– Какая прелесть!.. Кто это? – спросил я, целуя ее в макушку. От каштановых волос вкусно пахло.
– Это Руццолино, лесной балагур. Почему ты никак не можешь запомнить?
– Ай, точно, Руццолино, опять забыл… – Я обнял ее и нежно сжал грудь, проводя губами по шее. – Это тот, который кувыркается? Я тоже так умею. Хочешь, покажу?
Она рассмеялась:
– Эй, прекрати! Ты меня отвлекаешь!
– А что, нельзя? А я так надеялся… – ответил я, изобразив на лице разочарование. – Хорошо, не буду больше… Я в магазин. Ты не пойдешь?
Она повернулась и посмотрела на меня. На кончике носа красовался мазок черной краски.
– Тебе не сложно? Я должна сдать эту картину послезавтра и немного не успеваю, ты бы меня так выручил.
– Эле, да без проблем.
– Ты такой милый, Андреа. Список на кухне.
– Буду ждать награды, – прошептал я, высовывая язык и протягивая руки к ее бедрам.
– Эй, хватит, ты вообще о чем-нибудь другом думать способен?
– Да.
– Ага, конечно, – она поднялась с табурета и одарила меня влажным страстным поцелуем. Я почувствовал, как кровь прилила к паху. – Луну с собой захватишь? Пусть проветрится.
– Конечно.
– Я тебя люблю, – она больше никогда не повторяла эти три простых слова.
– И я тебя. Очень.
– Про копченого лосося не забудь.
– Слушаюсь!
– Это будет чудесное Рождество.
– Даже не сомневаюсь.
Мы собирались пару раз поужинать с друзьями и родственниками, на Новый год провести несколько дней в горах, а потом поискать квартиру побольше; моя карьера проджект-менеджера шла в гору, и я хорошо зарабатывал. Элеонора тоже: на ее иллюстрации для детских книг обратило внимание известное издательство, и она заключила солидный контракт.
У нас были большие планы.
Мы были счастливы.
И у нас была Луна.
Наше солнце.
Наша девочка.
С морковно-рыжими волосами, усыпанным веснушками лицом, глазами, которые растопили бы сердце даже Синей Бороды, и с характером, да еще каким. Вся в мать. В следующем году она должна была пойти в школу.
Смышленая, жизнерадостная девчонка. Так всегда говорят, да?
Я зашел в гостиную и несколько секунд, стоя на пороге, наблюдал за ней.
– Лу, пойдем в магазин, надевай шапку.
Она лежала на диване и, не отрываясь, смотрела какой-то нелепый мультик.
– Пап, я не хочу. Можно остаться дома с мамой?
– Нет, Лу, маме нужно закончить картину. Сходим в магазин, дадим ей немного поработать в тишине.
– Паааап, но я мультики смотрю!
Я немного рассердился, не понимая, в чем дело. Она обожала ходить по магазинам, никогда не капризничала. И всегда могла назвать причину, почему я должен купить ей маленький подарочек, Киндер-сюрприз, например, или конфету.
– Лу, не начинай.
– Неет.
– Папа купит тебе «киндер». И перчатки не забудь, когда вернемся – слепим снеговика во дворе.
– Я хочу остаться с мамой!
Пришлось долго уговаривать ее встать с дивана и надеть синюю куртку. В конце концов она сдалась, но было видно, что ей совсем не хочется никуда идти. Я подумал, не простудилась ли она часом.
– Эле, мы пошли. Пока! – крикнул я от входной двери.
– Пока, мамочка! – эхом повторила Луна.
– Пока, ведите себя хорошо! И про лосося не забудьте!
– Я не люблю лосося! Я хочу остаться дома с мамой, не хочу идти в магазин!
Мы спустились по лестнице старого дома за руку; Луна по-прежнему дулась, но, когда я пристегнул ремень автокресла и сказал какую-то глупую шутку, на ее лице, наконец, появилась хитрющая улыбка.
Потом я много думал о том, как странно в то утро вела себя моя дочь.
В отчаянии я бился головой о стену, рвал волосы и рыдал так, что темнело в глазах, все время повторяя – если бы только я разрешил ей остаться дома, наша жизнь сейчас текла бы в совершенно другой системе координат.
Но откуда же я мог знать?
Откуда?
Каждый день я виню себя за это.
Без конца повторяю, что не должен был настаивать. А потом думаю – возможно ли остановить механизм, который уже запущен? Вдруг злодейка-судьба, играющая нами как куклами и делающая каждый наш выбор бессмысленным, действительно существует? То, что произошло с нами и происходит сейчас – это реальность? Или нет? А решение, которое мы приняли, последнее решение, позволит мне узнать больше или приведет к тому, что нас просто не станет, что мы исчезнем навсегда?
Но выбор сделан, и будь что будет.
Будь что будет.
Элеонора лежит на кровати в нашей спальне. Уже много недель. Она спит почти все время. Иногда храпит – странным храпом, будто у нее в легких мокрые губки, хотя, если честно, мне не верится, что у нее все еще есть легкие. Порой рисует. Ей больше совсем ничего не интересно, и мы сошлись на том, что врач тут не поможет. Только сделает хуже – раскроет нашу тайну. Мы этого не хотим. Встретиться с ней лицом к лицу – вот единственное желание, которое у нас осталось.
Время от времени я подхожу к Элеоноре, сажусь на кровать, и мы немного разговариваем, но я очень осторожен и стараюсь к ней не прикасаться. В тех местах, где есть еще то, к чему можно прикоснуться.
О Луне мы почти не говорим. Чаще всего – о люке в подвале, о том, что внутри него – или может быть внутри него, – хотя ответов у нас нет.
Она говорит, что не чувствует боли, и я думаю, это правда. Может, ей даже хорошо – происходящее с ней ее в каком-то смысле утешает. Хотя видеть, какой она стала, конечно, ужасно.
Успокаивает только то, что скоро все это закончится.
Скоро нам нужно будет попрощаться.
И уйти.
Она хочет уйти первой. Говорит, что готова.
Я тоже готов.
От дома до супермаркета ехать минут пятнадцать, он находится в промышленном районе, вокруг – рощи из тощих тополей. На середине пути Луна, сидящая сзади и напоминающая перевязанный шарфом сверток в капюшоне, начала петь.
«Джингл Беллс».