Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 2
— Хорошо бы мальчик пошел в маму, — деловито кивнула Льорона, не вставая с колен. Правда, теперь ее поза больше напоминала медосмотр, чем преклонение. — А то из тебя собственник никакой, по обязанности. Ангел, что с тебя взять.
Мальчик. В маму. И тут обманул, сатана. Катя слабо вздохнула и осела назад, прямо в руки отца будущего антихриста.
* * *Приятно, когда тебя носят на руках. Ощущение такое, словно летишь. И жаль, что полеты заканчиваются задолго до того, как придет твой сороковой день рождения, с которым на Руси поздравлять не принято. И правильно. С чем тут поздравлять-то? Поздравляем тебя с закатом твоей жизни? С солидностью, которой ты не ждала, с почтением, которого не хотела? С тем, что больше никто и никогда не обратится к тебе «девочка»? Видали мы таких девочек за сорок, растерянных сменой статуса, но все еще надеющихся: молодость вернется, если заплатить кому следует или устроить скандал. Видали статьи про кризис среднего возраста, про принятие себя, про женскую и личностную самодостаточность, видали в гробу. Пусть засунут советы насчет мирного поиска себя в то место, где никогда не светит солнце. Не желаю я причащаться таинств оригами, садоводства и танца живота. Я трахаться хочу. С крепкими, молодыми мужчинами, у которых задница звенит, если по ней шлепнуть. Не хочу, чтобы при взгляде в мою сторону на мужских лицах появлялось предупредительное выражение: чем могу помочь? Переведи бабулю через дорогу, внучек, мать твою…
Годами подавляемое раздражение накатило, сделав адскую тьму еще темнее: почему я должна стесняться своих страхов, строить приветственные морды старости? Что, без моего «проходите, располагайтесь, будьте как дома» она решит, будто здесь ей совсем не рады? Значит увидит все как есть, чертова перечница. Надоело делать сладкую мину при горьких проигрышах. Осточертел бодрый покерфейс на все случаи жизни. Хуже, чем сейчас, не будет, глубже преисподней не провалиться, так что я, в кои-то веки, скажу себе правду: всё, что ты, бывшая девочка, не успела, не решилась проделать со своими чувствами, со своим телом, со своей жизнью — всё откладывается на жизнь следующую.
То есть, очевидно, навсегда.
Потому что я уже старая, вздохнула Катерина. И тут же сухой жар окатил затылок, кипенью пронизало до лба, до щек, до шеи — не настолько старая, чтобы не родить Деннице ребенка. Антихриста, Даджаля,[26] человека греха, сына погибели. Случайный, торопливый секс под взглядом всех ангелов неба и аггелов ада[27] закончился тем, чем не должен был закончиться. Зачатием.
Кто бы мог подумать? — не утерпел, съехидничал Глазик. Заткнись, сука, пришибу, равнодушно подумала Катя.
Опять история повторяется, до смешного, до обидного: точно так же, не позаботившись о резинках, ни разу не демонический Игорек из параллельного класса превратил ее, Катину, жизнь в приложение к своей. Да и после держал мертвой хваткой, использовал крохотного Витьку на все лады, не давая молодой жене вырваться: зачем тебе то, зачем тебе сё, у тебя семья, ребенок и я. Катерина не смела возражать, потому что не было у нее возражений по существу, а была тихая, обессиливающая нежность во всем теле и мир на душе. Ее будто на карусели закружило, сын и муж только слегка подтолкнули платформу, уставленную рядами кухонных плит, стиральных машин, гладильных досок, ванн, полных ароматной пены, и много лет Катя не ступала на твердую землю, вращаясь по орбите домашних дел, словно планета вокруг звезды.
Вновь она садится на ту же карусель, теперь уже по воле Закрывающего пути. Ну что тут скажешь? Не будет тебе исхода, Катенька. Помнишь свои же слова, сказанные дня три, а может, целую вечность назад на кухне, где опасный незнакомец по прозвищу Мореход предлагал вам отплыть в неведомые моря? Ты предрекла: мы не вернемся. Хотя следовало уточнить: я не вернусь. Ни прежней, ни изменившейся, никакой. В моем животе растет сокровище, геенна не выпустит его из цепких щупалец — и меня заодно. Может, Денница и сжалился бы над своей Священной Шлюхой, дал бы ей со временем отставку… Но князь преисподней — не вся преисподняя, а лишь основание ее, краеугольный камень. Скоро, скоро в мой разум хлынет вся тьма, сколько ее ни на есть, уже сейчас я чревом ощущаю, как дышит подо мною земное ядро, как тяжко, точно в дурном сне, ворочаются литоральные плиты, как ползут друг к другу материки, похожие на огромных усталых черепах. И когда мой ребенок, сын погибели, примет тьму как часть себя, его эмоции поглотят меня и убьют. В конце концов, я всего-навсего человек. Я всего-навсего мать антихриста.
Будто подслушав Катины мысли (хотя почему «будто»? пора бы привыкнуть к тому, что мысли и речь здесь звучат одинаково громко), Люцифер крепче притискивает Катерину к своей груди. Тело его — словно нечистые женские фантазии, которым предаются, стыдясь собственных желаний и понимая: в жизни тебе, детка, такое не светит — рельефное не для красоты, твердое, не ущипнешь, жилистое, точно сухое мясо. Да и зачем оно в наши дни? Разве что покрасоваться. И если мужчина таков, как намечталось, значит, перед тобою альфонс, донжуан и эгоист, тревога, играть сбор всем войскам и сигнал к отступлению заодно. Словом, наткнись Катерина на предмет своих вожделений в реальном мире, наверняка бы испугалась и прошла мимо, не поднимая глаз, так же, как проходила мимо многих подарков и искушений судьбы, не отличая одно от другого. И сейчас бы прошла, да не пустит ее Мореход, намертво спеленал, будто паук муху. Зашла в гости, называется.
Легко и плавно ступая, Денница несет свою Священную Шлюху по темным переходам инферно — куда? В супружескую дьявольскую спальню? К горящему торшеру и мягкой кровати? Даже если так, Катя не собирается размякать и прощать. И в то же время не очень понимает, что именно собирается прощать — или не прощать — своему падшему ангелу.
Катя, Катя, зовет голос в мутной серой мгле. Туман вокруг, плотный, точно клейстер. Катерина летит через него, разрывая липкие облака — и одновременно плывет в руках Люцифера, беспомощная, обездвиженная, букашкой в паутине. Катя, Катенька, послушай меня. Не буду, не хочу, не заставишь, шепчет Катерина. Ты была с ним раньше, намного раньше, значит, он твой, забирай своего кобеля обратно и не жалуйся, дырка портовая.
Несправедливо, хнычет Кэт. Я тебя не предавала. Да и не было тебя тогда, нигде не было. А я была.
И что с того? — кочевряжится Катя. Все равно мне никогда не забыть, как он двигался в тебе и над тобой, словно узкая темная лодка, не забыть его руки на твоих бедрах, смуглые на белом, не забыть, как бессильно свисала с края кровати твоя кисть, как метались по подушкам пряди твоих волос — и знаешь что? Ты была вдвое моложе, чем я сейчас. И волосы у тебя были волнистые, светло-рыжие, а не серые с сединой, и грудь стояла крепкими округлыми куполами, даже когда ты лежала под ним, и наутро после той ночи ты не выглядела, будто засохшее говно. Поэтому я тебя ненавижу, пошла вон, сучка.
