Николай Басов - Смертное Камлание
Побрившись и одевшись, Рыжов выглянул в окошко, пробуя разобраться, каково ему будет, когда он окунется в эту снежно-мокрую хмарь. Да, тьма тут, на севере, стояла другая, чем в Москве, к ней следовало как-то привыкать, она длилась дольше и была гуще, даже чтобы бродить в ней, следовало уговаривать себя, едва ли не заставлять.
Администратору гостиницы он оставил записку, адресованную Смеховому, мол, в связи с новыми, открывшимися обстоятельствами он выезжает в Петразаводск на пару дней. А Смеховому с Мурандоном приказывает продолжать допросы в Крестах. Номер в «Астории» Рыжов оставил за собой, из вещей взял оружие и свежее белье, все вполне поместилось в одно отделение портфеля.
Билеты достал легко, его корочки оказали обычное действие, но покупка билетов все же вызвала напряжение. Он ждал поезда в пустом станционном ресторане, подумывая, что неплохо бы устроить себе ранний завтрак, вот только за полукруглым стеклянным прилавком никто не появлялся, хотя свет горел, и даже стулья были выставлены в ожидании посетителей. Его расспросы патрульных милиционеров, когда откроется это заведение, ни к чему не привели, они то ли действительно не знали расписания, то ли не хотели выдавать его, как военную тайну. Хотя документы, на всякий случай, проверили.
Придремывая на неудобном стуле, он продолжал внутренне ругаться. Это надо же, отправили его в Ленинград быстро и очень тихо, чтобы попасть к шаманам в Кресты пришлось ждать, хотя куда эффективнее было бы это устроить из Москвы, с документами при подписях соответствующих начальников. Даже людей из его группы предложили не браться, кроме Смехового… И вдруг оказалось, что тут, в самом Ленинграде его задание почти ни для кого не является секретом, и ему звонят незнакомцы, чтобы дать наводку… В общем, решето, а не секретность.
Ресторан так и не открылся, пришлось просить проводника приготовить чай, зато у него удалось выпросить половинку какой-то таинственной сушеной рыбки и пачку печенья, смахивающей на моряцкие галеты, и жесткие настолько, что он не сумел отмочить в чае даже одну галетину, прежде чем устроился спать хотя бы сидя.
Петразаводск ему понравился сразу. Тихий, провинциальный, с той северной мягкостью, которую Рыжов уже научился замечать и которая начинала ему нравиться больше, чем чрезмерная московская бойкость. Люди тут казались уверенными в себе, на улицах часто попадались моряки, к чему его глаз не был привычен. Да и среди штатских, как он скоро понял, было немало рыбаков, которые чем-то неуловимым выделялись в любой толпе.
Здесь все выглядело просто, многие здоровались едва ли не по-деревенски, прежде чем начать разговор, или просто на ходу. В местном управлении милиции попросили подождать, что было объяснимо, его, свалившегося как снег на голову, все же нужно было проверить, как и удостовериться в правах на сделанный им запрос… А вот то, что случилось потом, Рыжов еще долгие годы вспоминал со стыдом и раскаянием, но и со странным привкусом удовольствия, хотя старался в эти ощущения чрезмерно не вдаваться.
К нему отнеслись, как к начальству. Устроили в гостиницу «Беломорье», конечно, не столь роскошную, как питерская, но все же… А обедать уже повезли в ресторан, где закатили настоящий банкет. И вот ведь какая странность, вокруг него мельками люди, лица, кому-то он пожимал руки, кто-то старательно и вежливо с ним пробовал разговаривать, чтобы заезжий столичный начальничек вдруг не заскучал, но… Никого из этих людей он бы не узнал и на следующий день.
Ему много рассказывали о городе, сдержанно хвастали, мол, какая у них тут великолепная жизнь, насколько сильна в техническом оснащении верфь, какие передовые заводы, и как все здорово… Но пить водку на банкетах приходилось от этого не меньше, а гораздо больше, чем хотелось бы.
И на следующий день, вместо того, чтобы отправиться на встречу с Тусеговым, его неожиданно отвезли на кораблестроительный завод, где сначала устроили настоящую экскурсию, а потом отвели в красный уголок, где собрались, кажется, целых три бригады, то есть человек под сотню, где как раз должно было состояться какое-то собрание. Тему, о которой говорил главный докладчик, Рыжов так до конца и не понял, в ней было немало и технических замечаний, и обще-политических, странно и в то же время изрядно ловко увязанных между собой. То есть, получалось, что работать плохо нельзя, потому что хорошо и даже отлично работать следует все время, ведь такова политическая ситуация, и страна ждеть от собравшихся этого…
А потом снова повезли куда-то обедать, и снова стол был такой, что выйти из-за него за полчаса было не по силам Рыжову, да и отличную уху, кажется, подали только через час после того, как они уселись, а до этого шли всякие заливные рыбы, салаты… и водка, разумеется, водка.
В общем, на служивом жаргоне это называлось «раскатать» начальство. Так некоторые, не чуждые житейской ловкости командиры и в органах, и в армии избавлялись от чрезмерно пристального внимания всяких проверок и инспекций, какими бы они не были и чем бы не интересовались. Рыжову и самому пару раз доводилось прибегать в этому приему, и надо сказать, он каждый раз срабатывал, потому что это самое начальство, как правило, не очень хорошо ориентировалось в новой для себя среде, и если у начальника не хватало воли настоять на выполнении требуемой работы, он так и уезжал, с похмельем в башке и полной сумятицей в результатах «проверки».
На третий день услужливый милицейский старшина, появившись поутру в его номере, сообщил, что за те дни, пока Рыжова «раскатывали», якобы, они выяснили, что Тусегова нет в городе, он был, действительно, но давно, кажется, еще весной, а потом куда-то его перевели, и где он теперь… В общем, все было ясно, от него теперь избавлялись.
Рыжов даже пожалел, что не обратился еще в Ленинграде к Сабурову. Возможно, если бы он позвонил, и попросил о соответствующих полномочиях, все был сложилось иначе. Но если бы он обратился к нему, то Сабуров непременно попробовал бы выяснить, откуда у Рыжова сведенья о Тусегове, и пришлось бы рассказать о полуночном звонке. А вероятность встретиться с неизвестным телефонным информатором, кажется, была более ценной, чем любые возможности, которые в Петрозаводске мог бы обеспечить Сабуров.
С мыслями о самом Сабурове Рыжов и уселся в поезд на Ленинград. Теперь-то было ясно, что ничего он тут не добьется, что дотянуться до Тусегова он ни за что не сумеет. И вряд ли сумел бы, если бы задействовал и Сабурова… Кстати, интересная личность, наверное, выполняет некую необходимую работу, но все же… Вполне могло оказаться, что он не столько дан ему как «связь» в Ленинграде, сколько как «порог», как фигура, которая не должна допустить Рыжова далее некоторой, не слишком явной для Рыжова зоны возможностей.
