Райдо Витич - Долг
Рысь голову его на колено положила: "вот и ладно, вот и правильно. Зайду как — нибудь. Голодно становится. Ты уж там по старой памяти подкорми, приготовь чего."
До деревни Федора проводила и вернулась. Котята в норе малы, глупые, надолго не оставишь.
Зима лютой выдалась. Из помета в три котенка один только выжил и то еле дышал. Непоседа и сама дошла, дохлой стала, слабой. Идти сил нет, а надо — слепышу есть пора и самой кормиться. Только с охоты пустой вернулась, отдышалась, малыша проведала и опять на охоту.
В тот день пурга мела, ясно было — смысла нет пропитание искать, но голод гнал. Бродила, добычу выискивая, и почуяла кровь. Остро пахло, недалеко, не иначе волки кого затравили. Повезет и ей мяса прибудет.
Рванула по сугробам на запах крови и волчьей стаи.
Дуф-дуф! — оглушило, раздавшись там, откуда запах шел, и повеяло близким, знакомым. "Не иначе Федор" — в грудину стукнуло и полетела, ног не чуя. Ринулась на стаю, что человека окружила слету. В холку одному впилась и когтями кожу рвать.
Дуф-дуф! — бахнуло. Пара заскулила, отпрянула. Двое в рысь вцепились. Покатились кубарем, скуля и рыча. Непоседа ослепла от боли, оглохла от запаха крови, себя потеряв, рвала волков, а те ее. Не отбиться — ясно. Она да Федор против стаи — куда? Но просто отдать свое — никогда. И рвала, ревела и рвала. В слепоте страшной схватки ей виделось сквозь марево крови: маленький мальчик, что бежит ей навстречу, подросший мальчуган, что слушает сказку, засыпая на ее коленях. Феденька, Федюшка.
Как не поняла, как не признала сразу — просила ведь: миг дайте, минутку, с сыном встретиться. И вот дали через много, много лет. И не сказать ему, что мать, что не пришла, не смогла она тогда — виновата. Но хоть так вину искупить, хоть так помочь.
Рычала, насмерть стояла. Волки дрогнули. Вожак понял — не взять добычу — отпрянул. С ним и остальные отходить стали, раны зализывая, попятились. А кошка щерилась, скалилась, стоя между ними и человеком, потрепанная, окровавленная, как и он.
"Дура!"
"Вон пошли! Воооннн!!! Порву!!!"
Было в ней что-то, отчего и у Федора дрожь по телу пошла. Волки нехотя потрусили прочь, а Непоседа пала. Лежала, дыхание переводя, и плакала, глядя на мужчину. Дальше-то что? Пурга. Занесет. Не выйти им, не выжить. У Федора нога в крови, истерзана, у нее бок прокусан, клочья кожи выдраны. Дышать и то тяжко. Сдохнет — и рысенок ее, и Федор за ней сгинут.
Поднялась, лапы не слушаются, заносит. Дошла до мужчины, легла рядом, голову на здоровую ногу положив: "потерпи, чуть-чуть потерпи. В себя приду, сообразим".
— Спасибо, — прошептал. Улыбнулся через силу, провел по шерсти Непоседы. — Спасла. Спасибо. В сотый раз тебе должен. Прости…
Непоседа поднялась, принюхалась — до деревни-то недалече, если через овраги срезать. Постояла с поволокой боли, на человека глядя: "подожди меня" и побрела за котенком. Медленно сперва, потом быстрее. Обратно надо. Ей не выжить, но Федора вытащи — тот малыша воспитает.
Из норы за загривок зубами вытащила слепыша и обратно. А сил нет, мутит в голове, лапы заплетаются, доходяга малой тяжелым кажется. До Федора добралась и в забытье провалилась. А там Феденька маленький, бежит к ней, обнимает: «мама».
"Как же случилось так, мама, как?" — смотрит взрослый мальчишка в небо и плачет: "почему бросила?"
"Не бросала я тебя! Нет, милый! Нет, сынок! Оглянись — с тобой я!"
Не слышит. Не видит ее. Вот бы на миг явиться, рассказать. Помочь, что не успела сделать. Но горит рухнувший вертолет, не долетев до базы, льется кровь наружу из искалеченных тел и смотрят в небо глаза, ничего уже не видя, последним шорохом мысли виня себя за глупость, моля хоть на миг еще прийти.
— Жить хочешь?
Хочешь, очешь, очешь, ши- шиш, — смеются стены тумана, плывут в мареве безумства боли два огонька — то ли свет от свечей — хотя откуда им взяться? — то ли глаза самого дьявола — да и им неоткуда. И где-то на краю затухающего сознания как вспышка — ковш Большой Медведици и Феденька, которому она звезды показывает, запах сена, ягод и просвеченных солнцем мальчишеских вихров.
Дитятко… Прости дуру-мать…
Тянется рука в небо, до звезд, что в родные глаза сливаются и блазнятся малышкой малым, непоседливым…
К нему бы. Хоть раз еще к себе прижать, хоть раз поцеловать, вихры пригладить, боль, обиду забрать. Тогда можно умереть, тогда не зря, тогда может простит он, простит она себя…
Прости, дитятко, прости, Феденька…
Но опять неизвестно на что шанс потрачен.
Не успевает. Опять.
Но нет. Не упустит. На этот раз сможет. Должна.
Поднялась, встряхнулась и за шиворот, рыча, замерзающего человека тащить. Федор очнулся, котенка к себе сильней прижал и встать попытался:
— Ничего, ничего, Непоседа, я смогу.
Полночи хромал, падал и вставал, котенка к себе прижимал и все обещал Непоседе — дойдем, дойдем, держись. Помнишь, ты появилась и наладилось. Ты удача моя, значит, все будет хорошо. Ты верь — я ведь верю. Нельзя мне сгинуть — сын у меня, и тебе нельзя — щенок у тебя.
Но к утру ясно стало — не дойти. Федор много крови потерял, выбился из сил. Рысь еле держалась.
Постояла над мужчиной, что в забытье ушел, и поковыляла к деревне за подмогой.
Как дошла — не помнила. Проковыляла по улице мимо испуганных, ошарашенных людей. К Варе в дом зайти не смогла. Калитка прикрыта, перепрыгнуть сил нет. Рухнула в снег и закричала.
Михеич рванул к ней:
— Да это ж Федькина Непоседа! Ой, лишенька! Варя!! Варвара!!
Женщина не спала — всю ночь от окна к окну, от околицы до дому — мужа ждала, истревожилась, извелась, беду чуя. Молилась да звала и в аккурат в лес на поиски собралась, а тут Михеич ревмя ревет под окном. Выбежала, Василий за ней.
— Никак беда, Варвара, приключилась!
— Мама! — испугался за рысь Вася. Присел над ней, а дотронуться страшно — изодрана до костей. Как шла, дошла — непонятно.
Кошка поднялась, слабо соображая как встать, куда идти. Постояла, качаясь, и обратно, за собой зовя женщину. Та без слов поняла.
— Вася, ружье неси! Михеич, мужиков поднимай! Видно, с Федором плохо! Я за Непоседой!
— Мам, я с тобой!
— Куда?!
Но тот и слушать не захотел — в дом рванул. Ружье схватил, куртку, шапку нахлобучил и за матерью бегом. Михеич по деревне бежать, кричать. Всполошил народ.
"Живой. Довела", — рухнула в снег Непоседа рядом с Федором. Последнее, что почуяла — руку его, что как прощение ее и его коснулось. Легко стало, спокойно. Успела.
Спасибо… — прохрипела. Да не ему, а тому что свидеться удалось, исправить и помочь. Пусть и не понял он, пусть и не узнал. Она узнала, она поняла. Хоть малость, да успела.
