Саймон Кларк - Тьма сгущается
– Прекрати, Ричард! Ты меня слышишь?
– Извини?
– Ты так сжимаешь стакан, что он сейчас разобьется.
– Я и не заметил.
– С тобой все в порядке?
Он рассмеялся:
– Вот это называется: расслабился! Не умею я отдыхать.
Она улыбнулась, но карие глаза остались озабоченными.
– Придется поработать над твоим отдыхом. Ты не из-за египетской поездки так расстроился?
– Нет, – солгал Ричард, сознавая, что Солнечная Поляна и новая затея Джо все больше раздражают его. – Тебе налить?
– Давай напьемся, и к черту все!
Ричард наполнил стаканы и потянулся, чувствуя, что ему полегчало. Солнце уже зашло, и небо понемногу теряло голубизну. Приходилось признать, что мир чертовски хорош. Еще часок они просидели за столиком перед домом, попивая вино и болтая ни о чем, радуясь компании друг друга. Свеча в фонаре отбрасывала золотистые, как персик, блики на цветы клематиса, ночные мотыльки порхали в кругу света, над головой мелькали летучие мыши, а еще выше ярко горели звезды. Время от времени Ричард поглядывал на черный силуэт дома на фоне звездного неба. Ребятишки давно уснули. Теперь их и пушками не разбудишь.
Кристин придвинулась поближе и принялась гладить ему шею.
Ее белая футболка светилась в темноте, глаза мерцали, и зубы поблескивали улыбкой между полных губ.
– Ну как, расслабляешься?
– Понемногу, – улыбнулся он. Приятно было ощущать ее легкие пальцы на затылке.
Ее глаза все ярче блестели в темноте.
– Ну вот, сегодня ты у меня полностью расслабишься. Моя цель нынче ночью – сделать тебя счастливым.
– И как ты собираешься этого добиться?
– Вот так.
Она немедля опустилась перед ним на колени, вытянула из-за пояса футболку и принялась целовать голый живот.
Ричард закрыл глаза, отдавшись восхитительному ощущению прохладных губ, касающихся кожи, и шелковистых волос, скользящих от груди к поясу джинсов.
– Кристин, может, лучше продолжим в комнате?
– Кто нас тут увидит? – слова перемежались поцелуями. – Мотыльки... летучие мыши... лиса... кролики... ангелы...
Она расстегнула ему джинсы, и Ричард задохнулся от наслаждения. Губы гладили кожу, возбуждали, сердце билось быстрее. Он не заметил, когда она стянула футболку. Ричард гладил ее гладкую спину, чувствуя ладонью, как изгибается и вытягивается позвоночник. Кое-как избавившись от джинсов, неловко стянув кроссовки, он позволил жене увести себя – не за руку – о, Господи, вовсе не за руку – на газон. Их губы встретились. Они упали на траву, чувствуя обнаженной кожей ее упругость, и покатились, сцепившись в нежной схватке, где каждый старался оказаться наверху.
Его рот бродил по всему ее телу, облизывая, целуя, тихонько покусывая.
– О, Ричард, – в изнеможении простонала Кристин.
Мерцание свечи почти не проникало сюда, и только звезды освещали ее тело и колеблющиеся груди, когда она, оказавшись наверху, вращала бедрами, чтобы пощекотать его живот треугольником волос.
В его крови взорвался праздничный фейерверк, наполнив тело силой, и он сжал жену в объятиях со страстью насильника и нежностью любовника.
– Я хочу почувствовать тебя внутри, – выдохнула она, – Войди в меня! Войди... А! Да, вот так... так. Да, мне хорошо, хорошо. Еще! Сильнее, еще... пожалуйста.
Он больше не владел собой. Все возбуждало его: любовь под ночным небом, горячее женское тело, доверчиво прижавшееся к нему в страстном желании отдаться, жаркое дыхание у самого уха.
– Я здесь, я твоя, возьми меня.
Сладострастное самопожертвование.
Времени больше не было, Ричард превратился в стихийную силу, подобную грозе, потоку или урагану, неукротимую и бессмысленную. Опираясь на кулаки, как самец гориллы, мужчина прогибал спину в стремлении пронзить глубже. Женщина ахнула. При каждом толчке ее пальцы вцеплялись ему в ягодицы, она выкрикивала его имя, мотая головой, блестя зубами за натянувшимися струнами губ. Ритм ускорялся. Он словно стремился вмять тело под собой в мягкий дерн. Ее веки распахнулись, блестели глаза, дыхание участилось, горячие выдохи сушили пот на его лице.
– О! О! – все громче стонала Кристин. – О! О! О!
Он уже не мог остановиться, его тело молотом ударялось в нее.
Она уставилась ему в лицо, словно не веря происходящему.
– О! О! О! О! – билась она в экстазе.
– О! О! О! О! – она вырывала с корнем пучки травы.
– О! О! – стебельки осыпали его спину.
– О! О! – она металась из стороны в сторону, словно заживо пригвожденная к земле.
– О-о-о-о!
– Вот оно! Сейчас! – Он яростно вонзился в нее. Каждая клетка тела отозвалась взрывом.
– Да! ДА!
Она содрогнулась в конвульсии, скинув с себя его тело, как тряпичную куклу.
Потом она плакала и смеялась, целовала его лицо обжигающе горячими губами, прижималась пылающей щекой к телу, потному и мохнатому от налипших травинок.
Задыхаясь и хихикая, они раскинулись на траве, ласкали друг друга и бормотали нежную любовную чепуху.
Ричард откинулся на спину, глядя на звезды и чувствуя, как мощно бьется сердце.
Так они лежали минут десять, остывая. По черному небу чиркнул метеор. Ричард почти услышал неуловимый шорох камня, сгоревшего дотла в восьмидесяти милях над их обнаженными телами. У него перехватило дыхание – на краткий миг он с неизъяснимой уверенностью ощутил, как работает безграничная машина вселенной, стал ее частью. Маленькой, но незаменимой частью. Как этот метеор. Миллионы лет его носило в холодном пространстве, но в последнюю секунду он стал пламенем и светом, видимым миллионам людей.
Не так ли бывает и с людьми? Жизнь проходит в холодной темной бесцельности. И только на миг ты выходишь на свет. Сила, неподвластная человеку, требует свершения. Прожектор судьбы выхватывает тебя из темноты. Всего лишь на краткий миг. Но то, что ты скажешь и сделаешь в этот миг, изменит жизни миллионов, может быть, навсегда.
– О чем задумался? – силуэт Кристин склонился над ним, затмив звездное небо. Он улыбнулся:
– О тебе. Ты превратила меня в философа. И я мыслю о высоком.
– О высоком? Уж не задумал ли ты принять обет безбрачия? – хмыкнула она. – Этот фокус не пройдет!
Он застонал от наслаждения под ее прохладной ладошкой.
Кристин приподнялась на колени и оседлала его. Груди ее мягко качнулись, силуэт острого соска закрыл Венеру.
Потом она скользнула ниже, принимая его в глубину своего тела. У него вырвался вздох удовольствия. Ее пальцы впились ему в плечи. Глубокий вздох, и во вселенной не осталось никого, кроме единственной женщины.
Теперь их любовь была нежна и нетороплива. Время не забыло о своем существовании. И Ричард сохранил способность воспринимать окружающий мир.
