Ричард Гуинн - Цвет убегающей собаки
Поделом. Конечно, она могла позволить мне вести эту игру и дальше, и я мог разыгрывать в свое удовольствие роль усталого и несчастного, но ведь ей было все так ясно! Она с такой легкостью все сразу распознала, что сочла за лучшее положить конец спектаклю, пока он не превратился в подобие ритуального танца. Пожалуй, подобные уловки с моей стороны могли бы даже показаться ей, и с полным на то основанием, оскорбительными.
Внезапно прозвучал мощный музыкальный аккорд. Он мгновенно заполнил окружающее пространство и тут же оборвался. То были звуки концерта для кларнета с оркестром Моцарта, столь неуместного в расхристанной обстановке «Барселонеты» в сегодняшний субботний вечер. Произошло это в самый неподходящий момент, и музыка не только прервала наш разговор, но не дала мне перейти в наступление, к которому я внутренне был готов. Искушение сыграть роль перед Нурией быстро рассеялось вместе со звуками прозрачной и незамысловатой музыки.
Видно, Нурия заметила, что у меня изменилось выражение лица.
— Что-нибудь не так?
— Наоборот, скорее всего вы правы. Есть у меня дурная привычка немного пережимать на первом свидании.
— А у нас не первое свидание, — спокойно возразила она, явно противореча себе. — Просто ужинаем. — И словно откликаясь на внезапные звуки музыки Моцарта, Нурия сменила тему: — А чем именно вы занимались в университете? Или это была консерватория?
— Университет. Композицией и фортепьяно. Впрочем, играл я всегда довольно средне. Мне просто хотелось сочинять музыку, не похожую ни на что. Но вскоре выяснилось, что этого хотят все. И еще стало ясно, что скорее всего мы придем к тому, что будем писать музыку для телевизионных мыльных опер, да и то, если повезет.
— Но вы ведь не хотите сказать, что это открытие отвратило вас от музыки?
— Нет. Но некоторые сомнения породило. — Я говорил уклончиво, не желая возвращаться к той поре своей жизни. — А потом я поехал в Грецию, познакомился с бузуки. В то время в некоторых районах этой страны еще более-менее сохранялась в неприкосновенности музыкальная традиция. И я снова подумал, что если мне суждено писать музыку, то только на свой манер, не важно, будет она иметь успех или нет. Но потом мечта улетучилась. Работать постоянно, писать каждодневно, словно урок выполняешь, я себя не приучил и в результате постепенно забыл о прежних порывах. В общем, запал иссяк. Я довольствовался, если можно так сказать… тем, что стал своеобразным правонарушителем-псевдоинтеллектуалом. Иначе говоря, дороги, по которой ходят своими ногами, я так и не нашел.
— Вы все время занимаетесь самоуничижением. Это национальная английская черта?
— А может, одна из особенностей застольной болтовни? Мужская особенность.
— Пусть так. Особенность англичанина.
— Возможно. Но дорога да ноги — дело иное. Так и не нашел.
Я опустил взгляд, словно пытаясь решить, в шутку это сказано или всерьез. Со мной так часто бывает: и сам не знаю, говорю, что думаю, либо на публику играю.
Официант унес грязную посуду и вернулся с блюдом клубники. Зал успел наполниться, по улицам беспорядочно кружили люди в поисках ресторанов либо кафе, где есть свободные столики. Я рассеянно поглядывал на прохожих и вдруг встрепенулся. Узнал женщину, которую видел нынче утром в музее Миро, — худышку, читавшую Кьеркегора. Она прошла мимо, не задержав на нас взгляда, но могу поклясться, мое внимание от нее не ускользнуло, ибо в ту самую минуту, когда я поднял голову, она смотрела на нас. Безошибочное ощущение, что тебя разглядывают. Я прикоснулся к плечу Нурии.
— Видите эту женщину? — Я показал на удаляющуюся фигуру. — Она тоже была сегодня утром в музее Миро. Сидела на диване рядом с «Женщиной в ночи».
Нурия проследила за моим взглядом.
— Думаете, совпадение?
— Возможно.
В двухмиллионном городе, притом в самых разных его районах, часто ли встречается один и тот же незнакомый вам человек? Рассуждать на эту тему с Нурией я не стал, однако впервые остро почувствовал, что, совершенно не исключено, за нами следят. Нас ведут.
Нурия зевнула и вновь лениво потянулась. Я заказал кофе — себе с коньяком. Под конец застолья разговор иссяк, но с меня хватало одного общества этой красотки.
В конце концов Нурия первой нарушила молчание:
— Ну так что, не хотите показать мне свое жилье?
Мы расплатились, и я последовал за Нурией на улицу. Над Тибидабо поднималась круглая луна. С моря задувал легкий ветерок.
Едва я закрыл за собой дверь, как Нурия повернулась ко мне и, обняв за шею, крепко прижалась ко мне всем телом и поцеловала. От нее волнами исходило тепло — настоящая печка. С легкостью балерины она оторвалась от пола и уютно, как в колыбели, устроилась у меня на руках. Мягкая кожа ее бедер ласкала мне руки, ягодицы — ладони. Я отступил на шаг в сторону и, приподняв немного, прижал ее к белой стене гостиной и снова поцеловал. Ее язык трепетал у меня на губах, касался зубов. Она целовала мои глаза и щеки, лаская гладкие волосы… Я еще теснее прижал ее к себе. Поглаживая ладонями, ощущая вес ее тела, почувствовал, как она расстегивает мне рубашку и целует грудь, соски. Нурия оттолкнулась от стены… расстегнула мне джинсы и решительными движениями заставила освободиться от них… И тогда соскользнула на пол и, обхватив ладонями мое мужское естество, принялась за массаж. Опустившись на колени, потянула меня к себе. Я стащил с нее через голову легкое платье. Она вцепилась мне в плечи и снова яростно впилась в мои губы. По мере того как мои ладони привыкали к форме ее плеч, спины, груди, тело Нурии словно разгоралось все ярче и ярче. Она с дрожью откликалась на малейшие прикосновения моих пальцев к позвоночнику, мелким впадинам у ключицы, к груди, животу… Она прижималась ко мне все теснее и теснее. Дыхание мое не только обвевало ее, но и проникаю внутрь. Язык прокладывал себе путь в потаенную женскую теплоту. Нурия изо всех сил, до крови, впилась мне в спину, потянула наверх, вдавилась до конца — и завернула меня в себя, засосала. Теперь ощущение легкости, игры сменилось полной тьмой, отчаянием, самозабвением. Мы двигались водном ритме, мы были — одно целое. Ничего подобного я раньше не испытывал.
Я видел, как она покачивается предо мною в пятнах света, словно в плащанице оранжевого тумана. Чувствовал, как тело ее поднимается, приподнимаются бедра… Как она вздрагивает, дышит прерывисто, негромко вскрикивая. Я тоже закричал. Это был вопль, родившийся где-то в глубинах живота. Затем тяжело опустился, растворяясь в мягком аромате ее груди, рук, волос. Не поднимаясь с грубого деревянного пола, мы молча ласкали друг друга. Я чувствовал ее пальцы на ушах, на шее… А сам легонько массировал ее виски и мягко поглаживал веки.
