Марго Ланаган - Черный сок
Буурууидууихууробуум сказала самым низким, самым далеким от человечкового слуха голосом:
— Он близко, совсем близко.
Помедлив, она добавила тихо, легким звоном в наших головах:
— И ему очень плохо.
Мы терпели, превозмогая боль, не подавая голоса, однако каждый, кто знал нашу породу, заметил бы угрозу, запертую в мощном дыхании, и цепь железной воли, сковывающую движения. Наша ярость извивалась, как прижатое к земле животное, которое хотят обезвредить, но не раздавить.
— Давайте разнесем эту… — заворчала Хлууробнуун.
— Шшш! — прервали мы.
— И Пиппита под обломками похороним? — буркнула Гууролуумбуун.
— Можем вырвать двери, — шепнула Хлууробнуун.
— Вспомни тех людей, что его схватили, — сказала я. — Вспомни, как сверкали их копья, как от малейшей искры воспламенялась злость!.. Пиппит боялся их, значит, и нам надо бояться.
— От него пахнет ужасно! — Бууруундуунхууробуум повела головой, и некоторые из нас даже выпустили из хоботов хвосты сестер, а Хлууробнуун переступила с ноги на ногу, так ярок был внезапно налетевший запах: потная основа страха с примесью чего-то худшего.
— Знакомый запах, — сказала Гууролуумбуун, и все мы закачали хоботами, ища друг у друга поддержки. — Наша сестра Горлуубну, помните?
— Никто не забыл Горлуубну! — прохрипела я из окутавшего меня черного тумана, в котором светлыми лучами блестели мои бивни.
— Думаете, Пиппит сошел с ума? — спросила Гууролуумбуун, осторожно водя поднятым хоботом.
— Умирает, — ответила Бууруундуунхууробуум. — Движется к смерти неотвратимо, как лето к зиме.
— Он болен? Избит? — Мой беззвучный голос был залит липкой грязью печали, в которой тонули мысли. Я старалась не дышать, чтобы не чувствовать ужасного запаха.
— Ни то, ни другое. Тело не повреждено, сила не уменьшилась. Но запах… Не могу понять.
Я снова ощутила душную волну, от которой хотелось бежать без оглядки.
— Его можно отыскать? Это опасно?
— Давайте посмотрим. — Бууруундуунхууробуум, должно быть, поняла, что еще чуть-чуть, и мы разбежимся в разные стороны. Она решила уступить в малом, чтобы потом не потерять всего.
Мы разобрались по местам и пошли цепочкой через ремесленные кварталы, воняющие краской, опилками и металлической стружкой. Бууруундуунхууробуум вела нас лабиринтом улиц, осторожная и суровая. В подножии кирпичной стены она обнаружила дыру, забранную железными прутьями наподобие окон в наших стойлах. Из дыры сочились вонючие страхи: свежие, как сорванная трава, и старые, протухшие сотни лет назад, когда матери наших матерей еще не появились на свет.
Среди них был страх Пиппита — даже я его чувствовала.
— Маленький, маленький человечек, — бормотала я. — Во имя света дня, во имя спокойствия ночи, до чего тебя довели?!
Мы толпились у зарешеченной дыры, по колено в страхе, и говорили хором, большей частью беззвучно, хотя кое-какие звуки все же раздавались. Нам, однако, было все равно: пусть человечки слышат.
И тут — чудо из чудес — из дыры раздался знакомый тоненький голос. Он называл наши вымышленные, похожие на чириканье, придуманные им имена. Разве могли мы не ответить ему?
Гууролуумбуун дунула в дыру, отозвавшуюся волной тревожных голосов. Она обхватила металлический прут — и выдернула, как тростинку. Голоса внутри разом затихли. Гууролуумбуун легко выдергивала прутья и складывала их под стеной, как в былые времена складывала бревна на лесных работах.
Не успела она положить последний прут, как из дыры муравьями повалили человечки. Цепляясь за хобот Гууролуумбуун, они съезжали вниз, путались у нас под ногами и разбегались — испуганные, пахнущие грязью и болезнями. Но милого Пиппита среди них не было. Поток человечков уже иссяк, а он все продолжал звать и плакать внутри.
— В чем дело? — недоумевала Хлууробнуун. — Они ему ножки поломали?
От такой мысли у нас перехватило дыхание.
— Я же сказала, тело его невредимо, — ответила Бууруундуунхууробуум. — Однако замурован он глубоко. Видимо, внутри есть еще решетки.
— Так давайте их сломаем!
— Попробуй, Хлууробнуун! — воскликнула я. — Опустись на колени и попробуй.
Хчууробнуун просунула хобот в дыру. Мы сгрудились вокруг, шепотом утешая заточенного в черноте Пиппита.
— Ничего, — с отвращением проворчала Хлууробнуун. — Только голый воздух и потолок. И света внутри нет. И звона цепей я не слышу. А вы слышите? Может, пленников связали веревкой?
— Неужели человечки стреноживают друг друга? — изумилась я.
— Конечно, иначе он бы вылез к нам. Послушайте, как он плачет, бедняжка! Если бы он мог двигаться, то давно бы вылез!
Я старалась сосредоточиться на словах Хлууробнуун. От жалости к Пиппиту разрывалось сердце.
Мы разговаривали с ним, приникнув к дыре, а он жалобно отвечал, и наконец мы почти обезумели от невозможности его увидеть, поднять и посадить себе на голову, словно корону; от невозможности ощутить на коже легкие ладошки и услышать едва различимые писклявые песни, которые он обычно пел, натирая наши спины мыльной щеткой. Какое это счастье — ежечасно повиноваться Пиппиту, не знающему страха; купаться в его ласке и заботе; говорить ему о любви, забывая, что он не из племени Больших и не умеет внимать беззвучной речи!
— Надо уходить, — сказала наконец Бууруундуунхууробуум. — Солнце поднимается. Мы все равно не в силах ему помочь. Что за польза, если он услышит, как нас закалывают пиками?
— Они не посмеют, — ахнула Гууролуумбуун. — Закалывают только обезумевших, как Горлуу…
— Надо уходить. Укрыться в тихом месте, где горе милого Пиппита не будет нас отвлекать, — и обдумать положение. Если останемся здесь, то сойдем с ума от боли. И Пиппиту не поможем.
И мы ушли, плача и страдая.
— Он знает, что мы вернемся? — переживала Хлууробнуун.
— Малыш смотрит в лицо смерти. Мы для него не более чем сон, — утешала Гууролуумбуун.
— Может, так и останемся для него приятным сном, — добавила Бууруундуунхууробуум. — Может, это наша роль, с которой надо смириться.
Непостижимым маршрутом, через лабиринт камня и скорби, королева привела нас в пустынную часть города, где здания, по-видимому, уничтожил пожар, и в воздухе стоял запах мертвого пепла. Мусор, однако, успели убрать и землю разровняли под застройку.
Мы пытались собраться с мыслями, но вместо этого лишь перебрасывали друг другу свою печаль. Неужели нам придется повернуть назад? Вернуться домой по собственным следам? Доживать долгие жизни, ежась от уколов пик, побоев и злобных окриков?
