Коллектив авторов - Ярость благородная. «Наши мертвые нас не оставят в беде» (сборник)
– Дурак ты. И косорукий к тому же. Даже бабочку не можешь поймать. А что будет, если тебя на русский фронт пошлют? – скривился Курт.
– Да пошел ты! – обозлился Михаэль.
– Эй, парни! Хватит! Достали уже, – еще один в белой рубашке с короткими рукавами и черной фуражке со стилизованными буквами SS встал между ними. – Мы тут, кажется, не для дуэли собрались.
Остальные одобрительным гулом поддержали товарища. Все пятеро перевели взгляд на девушек напротив. Кое-какие оставшиеся тряпки, которые никому в голову не пришло бы назвать одеждой, прикрывали кости, обтянутые кожей. Их было около двадцати, и каждая старалась стать невидимкой, втягивая голову в плечи. Некоторые не только не шевелились, но даже почти не дышали. Лишь самые смелые изредка переступали грязными босыми ногами, не издавая при этом ни звука. Самой младшей было двенадцать, самой старшей двадцать. И у каждой были огромные, круглые от страха глаза. На белой, даже синюшней, коже они казались единственным цветным пятном: карие, голубые, зеленые…
– Да, мы пришли сюда повеселиться, а не ругаться, – хмыкнул пухлый и краснощекий эсэсовец. – И не знаю, как вы, а я собираюсь сделать то, зачем пришел.
Фаня закрыла глаза. Она с трудом, но понимала, о чем говорят немцы. Недаром в школьном аттестате у нее по немецкому языку стояло «отлично». Да и за годы войны практики хватало. Почувствовала, как справа начала икать маленькая Соня. Покрепче сжала ее руку. У Сони на глазах закололи родителей, а младшего брата разорвали овчарки. С тех пор девочка не плакала, а когда пугалась, икала.
Открыла глаза. Перед ней стояли пятеро фашистов в форме СС. Черные брюки со стрелкой, начищенные до зеркального блеска сапоги, белые хрустящие рубашки, черные фуражки. В щегольском пиджаке со свастикой только один. Курт. Девушка про себя застонала. Опять он. Молодой, красивый до умопомрачения. Сколько ему? Двадцать пять? Не больше. Как и остальным. Сложение Аполлона: тугие мускулы и ни капли жира. Светлые волосы, голубые глаза. Улыбающиеся. Наглые. Живые. Ненавистные.
Курт пялился на нее не отрываясь. Фаня разглядывала свои босые ноги, но краем глаза наблюдала за фашистом. Вот он снял пиджак и аккуратно положил его на траву. Вот сделал шаг. К ней.
– Файна, пойдем, – Курт называл ее на английский манер. Говорил, что у нее замечательное имя, от слова «файн», что значит «хорошо».
Взял за руку, больно сжав ладонь. Потянул. Фаня, как тряпичная кукла, пошла за ним. В животе почему-то стало холодно, как в погребе. Соня начала еще громче икать. Курт притащил Фаню на другой конец поляны, за кусты шиповника. Она слышала взрывы смеха фашистов, но не могла разобрать, над чем они смеются. Предположила, что над ними.
– Ты такая красивая, – прошептал Курт, усадив ее перед собой на траву. Фаня вздрогнула. Она? Красивая? Умирающая от голода, в шрамах и гнойниках? С вываливающимися от цинги зубами?
Он провел ладонью по ее плечу. Фаня почувствовала тепло и мягкость. Ни у кого в лагере не было таких ладоней. В редкие моменты, когда ее кто-то гладил, девушке казалось, будто кости скрежещут о кости.
Курт целовал ее волосы и лоб, целовал руки, поднося к губам то одну, то другую. Прижал к себе. Девушке казалось, что все это происходит не с ней. Что это какое-то чужое тело прижимают к фашистской груди, а сама она далеко отсюда, смотрит на все сверху, как на страшный сон.
– Будь моей! – жарко прошептал Курт ей в ухо. Уже далеко не впервые. Фаня покачала головой.
– Сука! – Ладонь, как плеть, хлестнула ее по щеке. Аж в голове зазвенело. – Почему? Ну почему? – он вскочил и начал ходить кругами. – Я, кажется, не урод. У меня хорошая должность, я чистокровный ариец, в конце концов! Что за женское упрямство? Чего тебе еще не нравится?
– Твоя душа, – чуть слышно произнесла девушка.
– Моя душа? А что с ней не так?
– Она принадлежит дьяволу.
Курт запнулся. Остановился. Хотел было что-то сказать, но передумал и махнул рукой.
– Идем, – сказал металлическим голосом и, не оборачиваясь, пошел обратно. И вот теперь Фаине стало страшно до истерики.
Девчонки, кажется, обрадовались, что она вернулась. Все же вместе не так страшно, как поодиночке. Фашисты гоготали, поглядывая на Фаню. Как обычно, ржали, что Курт не может ее трахнуть без ее согласия. Наконец успокоились. От эсэсовцев отделился «породистый» ариец – светло-русые волосы, карие глаза, тонкие черты лица. Михаэль.
– Раздеться. Быстро, – приказал девушкам. Его слова били наотмашь. Резкие. Ледяные. Ни у кого даже не возникло мысли ослушаться: тряпки упали к ногам.
Михаэль первым подошел к шиповнику. Медленно вытащил из кармана белоснежный платок с монограммой. Девушки, как загипнотизированные, ловили каждое его движение. Аккуратно обмотал платком кончик ветки, вытащил нож – вжик – срезал. Зачистил с одной стороны от шипов, чтобы удобно держать, не боясь уколоться. Четверо эсэсовцев выбрали себе по кусту шиповника и последовали его примеру.
Фаня заворожено смотрела, как пятеро мужчин в кипенно-белых рубашках и наглаженных черных брюках медленно и спокойно, с осознанием себя хозяевами, срезают, придерживая белоснежными платочками, длинные прутья шиповника, выбирая попрямее и подлиннее. Срезают и аккуратно складывают в кучу. Время остановилось. Она еще не понимала, что произойдет, но чувствовала – что-то ужасное. Когда фашисты с той стороны реки хотели поразвлечься, ничем хорошим для евреев это не кончалось. А те все срезали и срезали ветки, зачищая их с одной стороны до белизны. Когда куча стала внушительной, эсэсовцы убрали ножи. Михаэль взмахнул платком, вытряхивая из него шелуху. Сложил, убрал в карман. Вытащил из кучи одну ветку. Взмахнул пару раз, слушая ее свист. Сам себе кивнул.
– Лечь на землю, – приказал Михаэль. Время вздрогнуло и опять пошло. Фаня бросила взгляд на Курта: тот выбирал из кучи прут подлиннее. Она легла на живот, прикрыв голову руками. Слева и справа так же легли ее подруги по концлагерю. От страха все прижимались друг к дружке.
– Руки вдоль тела! – рявкнул эсэсовец. Пришлось вытянуть руки и открыть голову.
Вначале Фаня услышала свист, а потом почувствовала, как ее кожу сдирают. Она знала, что в гестапо пытают, засовывая иглы под ногти. Сейчас ей казалось, что именно это с ней и делают, только иглы вонзаются не под ногти, а по всему телу. От боли не было спасения. Свист и боль, свист и боль. И так без перерыва. Когда стирались шипы на одной ветке, фашисты брали другую. Кровь заливала глаза, шипы застревали в голове, вырывая не только клоки волос, но и куски кожи. Когда на несколько секунд у Фани вдруг возникла передышка, она чуть приподняла голову и увидела, как Курт заносит над ней руку для следующего удара.
![Коллектив авторов - Осторожно, писатели! [сборник]](/uploads/posts/books/226177/226177.jpg)
