Лорел Гамильтон - Мика
– Ты хмуришься, – сказал он.
– Задумалась, – ответила я.
– И не о приятном, судя по выражению лица.
Я пожала плечами, от чего жакет задел пистолет. Я сняла жакет и повесила на спинку кресла. Теперь наплечная кобура была на виду и агрессивно выделялась на алой блузке. Рукава были короткие, и почти все шрамы на виду.
– Ты сердишься, – сказал он. – Почему?
Я опустила голову, поскольку он был прав.
– Не спрашивай, ладно? Пусть пройдет это мрачное настроение, а я постараюсь, чтобы оно прошло.
Он поглядел на меня секунду, потом едва заметно кивнул. Но на лице его осталось то же тщательно сохраняемое спокойствие – нейтральное, приятное лицо "я-справляюсь-с-ее-настроениями". Терпеть не могу этого выражения, потому что оно значило, что со мной трудно, а я, черт меня побери, не знаю, как сделать, чтобы со мной было легко. Снова и снова спотыкаюсь о проблемы, которые вроде бы уже давно решила. Черт побери, что это со мной?
Мы поели молча, но это не было непринужденное молчание. Оно было напряженным – по крайней мере для меня.
– О'кей, – сказал Мика, и я вздрогнула.
– Что? – спросила я, и это прозвучало сдавленно – что-то между выдохом и воплем.
– Я не знаю, отчего ты такая... – он повел рукой в воздухе, – но давай будем играть по-твоему. Откуда у тебя шрамы на левой руке?
Я глянула на руку, будто она вдруг появилась из воздуха. Уставилась на холмик рубцовой ткани на локтевом сгибе, на крестообразный шрам от ожога чуть пониже, на ножевой порез и более новые следы укусов между ними. Они еще розовели, эти следы, не стали белыми и блестящими, как прочие шрамы. Ну, ожог-то не был белым, малость потемнее, но...
– Какие именно? – спросила я, подняв глаза на Мику.
Тогда он улыбнулся:
– Крестообразный ожог.
Я пожала плечами:
– Меня схватили ренфилды – люди с некоторым количеством укусов, – принадлежавшие одному мастеру вампиров. Они сковали меня, готовя к ночи своему хозяину на закуску, а пока ждали, решили поразвлечься. Развлечение состояло в том, что они накалили крестообразное клеймо и приложили его к моей руке.
– Ты так рассказываешь, будто это для тебя ничего не значит.
Я снова пожала плечами:
– Действительно не значит – на самом-то деле. Конечно, это было страшно, ужасно и болело дьявольски. Я стараюсь об этом не думать.
Если слишком зацикливаться на том, что может случиться или в прошлом случалось плохого, мне трудно будет делать мою работу.
Он посмотрел на меня, и видно было, что он сердится. Почему – не знаю.
– Как тебе понравится, если я свою историю расскажу так же?
– Рассказывай как тебе хочется, Мика, или вообще не рассказывай, если не хочешь. Не я затеяла эту игру в признания.
– Ладно, – сказал он. – Мне было восемнадцать, почти девятнадцать. Той осенью я уехал в колледж. Мой двоюродный брат Ричи как раз вернулся после начального обучения в армии. Мы оба оказались дома и могли в последний раз с отцами пойти на охоту. Знаешь, последний свободный уик-энд у мальчишек.
В голосе все так же звучала злость, и я вдруг поняла, что злится он не на меня.
– В последнюю минуту мой отец не смог с нами пойти. Там пропали несколько охотников, и отец думал, что один из его патрульных их нашел.
– Твой отец был копом?
Он кивнул:
– Шериф округа. Найденное тело принадлежало бродяге, который заблудился в лесу и умер от истощения. До тела добрались звери, но убили его не они.
Лицо его стало далеким – он вспоминал. Мне многие люди рассказывали страшные вещи, и он тоже рассказывал как они – без истерики. Без ничего, без аффектации, как сказали бы психотерапевты и психологи. С ничего не выражающим лицом он рассказывал, как было. Не с деловой интонацией, как рассказана я, а пустым голосом, будто часть его существа унеслась куда-то далеко. И единственное, что выдавало напряжение, была нотка злости в этом голосе.
– Все мы были вооружены, а дядя Стив и папа давно научили нас с Ричи, как обращаться с оружием. Стрелять я умел раньше, чем научился на велосипеде ездить.
Он положил вилку и нож на стол, и пальцы его нашли солонку. Настоящее стекло, гладкое и изящное для простой солонки. Мика вертел и вертел ее в пальцах, сосредоточив взгляд только на ней.
– Мы знали, что это у нас последняя возможность поохотиться вчетвером, понимаешь? Мне в колледж, Ричи в армию – совсем другая будет жизнь. Отец очень переживал, что не может пойти, и я тоже. Дядя Стив предложил подождать, но папа сказал: давайте идите. Всех оленей за один день мы не добудем, а он на следующий день нас нагонит.
Ми ка снова замолчал, на этот раз так надолго, что я уж думала – насовсем. Я не торопила его. Продолжай или прекрати, рассказывай или нет – тебе решать.
Голос стал еще более пустым – даже злость из него исчезла, но слышалось тихое начало чего-то еще похуже.
– Мы добыли оленуху. У нас всегда была лицензия на двух самцов и двух самок, так что вчетвером могли стрелять, что найдем. – Он нахмурился и посмотрел на меня: – Ты знаешь, как на оленей выдают лицензии?
– В лицензии указан объект охоты – самец или самка оленя. В некоторые годы выбирать не приходится, потому что, например, самок больше, чем самцов, и лицензии выдают на них. Хотя обычно больше самцов.
Он удивился:
– Ты охотилась на оленей?
– Папа меня брал с собой, – кивнула я.
Он улыбнулся:
– Моя сестра Бет считала это варварством. Мы убивали Бемби. А брат мой Джеремия – Джерри – вообще не любил убивать зверей. Отец ничего против этого не имел, но получалось так, что был отцу ближе, чем Джерри, понимаешь?
– Понимаю.
И вот просто так он мне больше рассказал о своей семье, чем я до сих пор знала. Я ж даже не знала, что у него были брат и сестра.
Он теперь не сводил глаз с моего лица. Смотрел прямо на меня, смотрел так пристально, что даже в обычных обстоятельствах трудно было бы выдержать этот взгляд. А сейчас, чтобы ответить на требование этих глаз, я будто тяжелый вес должна была поднять. Поднять-то я его подняла, но было нелегко.
– Мы добыли оленуху, освежевали и повесили на шест. Несли его мы с Ричи, дядя Стив шел чуть впереди, нес ружье Ричи и свое. У меня винтовка висела на ремне через спину. Отец всегда твердил, что свое оружие никому отдавать нельзя. Все время оно должно быть под твоим контролем. Забавно, но мне кажется, что вообще-то отец оружия не любил.
Непроницаемое лицо чуть исказилось – не сразу, только по краям. Все эмоции, которые он пытался скрыть, гонялись друг за другом на этих краях. Если не знать, куда смотреть, можно было бы этого не заметить, но я слишком много слышала страшных рассказов от слишком многих людей, чтобы не увидеть.
