Александр Пелевин - Здесь живу только я
Он отдышался, резко встал на ноги и быстрым шагом пошел обратно, спрятав кулаки в карманы. Толпа поредела. Он поднялся наверх и, не разбирая дороги, двинулся к эскалатору. Только бы наверх, только бы отсюда. Только бы далеко отсюда.
Когда он добрался до эскалатора, рука его тут же вцепилась в поручень. Ему показалось, что приступ ослабевает – но стоило вновь задуматься о том, что происходит, страх накрывал с новой силой. Он попытался нормализовать дыхание. Сердце забилось ровнее.
На улице уже стемнело. Смородин вышел из вестибюля, огляделся по сторонам и прижался спиной к колонне. Вспотевшие пальцы нащупали в кармане телефон, который чуть не выскользнул из ладони, когда он набирал номер Германа.
— Да? – раздалось на другом конце.
— Здравствуй. Я опоздаю на десять минут.
— Хорошо, я подожду.
Спокойный голос Каневского немного успокоил его. Он сделал глубокий вдох. Сырой и холодный воздух постепенно приводил мысли в порядок. Сердце колотилось все так же, но страх отступал.
«В конце концов, пора бы уже и привыкнуть».
Он откинул голову назад и сделал еще два глубоких вдоха.
«Каждый раз – как в первый. Привыкнешь тут, как же».
До Сенной площади он пошел пешком. По пути он докурил последнюю сигарету и почувствовал себя лучше – сердце стихло, от страха осталось лишь слабое эхо, заставлявшее временами сжимать кулаки в карманах и оглядываться назад.
Впервые это произошло весной прошлого года на дне рождения бывшего однокурсника. Страх накатил, когда один из гостей решил выкрутить музыку на полную громкость. Смородин даже не помнил, как он оказался на балконе, где и просидел полчаса. Его отсутствия никто не заметил. Затем, собравшись с силами, он проскользнул обратно в квартиру, накинул куртку и быстро вышел, сославшись на неотложные дела.
Спустя несколько месяцев еще один приступ случился в кинотеатре.
Через неделю еще один – в метро.
Прошлой зимой приступы случались по нескольку раз в неделю. Тогда Смородин снова бросил работу и долго не выходил из дома. Отец присылал немного денег – их хватало на то, чтобы время от времени спускаться в магазин напротив, закупаться едой и снова запираться в доме. Так прошла зима и весна. А летом появилась Сонечка.
Герман ждал его на ступеньках у выхода из метро.
— Здравствуй, — сказал он. – Ты опоздал на пятнадцать минут.
— Извини.
Они пожали друг другу руки. Смородин заметил, как Герман посмотрел на его руку, а затем перевел взгляд на лицо.
— Ты бледный, — сказал Каневский. – Опять?
«Мокрая ладонь», — понял Смородин.
— Да. Накрыло в метро. Пришлось идти пешком от Гостинки, — он попытался улыбнуться.
Герман нахмурился.
— Ладно. Предлагаю прогуляться до Фонтанки, а потом заглянуть в какой-нибудь бар. Выпьем по стаканчику. Потом еще по одному. Расскажу тебе смешное.
— Хорошо. Не угостишь сигаретой?
Герман протянул ему сигарету, и они пошли к Фонтанке. Некоторое время молчали, затем Смородин, безуспешно пытаясь прикурить от сломанной зажигалки, заговорил:
— Знаешь, что оказалось самым смешным? Когда все это только началось, я думал, что это нечто вроде отметины свыше. Юноши вроде меня любят верить в свою исключительность. В то, что они совершенно иначе устроены. Так и я думал. Мне показалось, что эти приступы случаются оттого, что я чувствую мир тоньше остальных людей. Улавливаю то, что недоступно другим.
Так и не сумев зажечь сигарету, он с силой швырнул зажигалку об асфальт.
— А потом я узнал, что панический синдром – это болезнь менеджеров среднего звена. Распространенный недуг среди беспокойных жителей мегаполисов. Болезнь тех, кто не уделяет достаточно внимания своим нервам. Ты не представляешь, как мне стало тоскливо. Я ведь даже не работал в то время. У тебя есть зажигалка?
Герман протянул зажигалку. Смородин прикрыл её рукой и наконец прикурил.
— А меня сегодня уволили, — улыбнулся Герман, — За аморальный облик, насколько я понимаю. А может быть, за усы Мухлякова.
— Гады, — он прикусил фильтр сигареты, — И что теперь?
— Денег мне хватит на месяц, если не гулять каждый вечер по кабакам. А потом… Меня знают многие. Обязательно куда-нибудь возьмут. Как, кстати, у тебя с работой?
— Как раз шел с собеседования. Завтра выхожу. Это очень странный музей. Особенно кабинет Фейха, где он умер. Во всей квартире царит атмосфера усыпальницы. Только трупа нет.
— Знаю, — кивнул Герман, — Был там пару раз. Ты, кстати, почитал Фейха?
— Нет.
— Дурак.
— Знаю. Пойдем куда-нибудь. Мне опять становится нехорошо.
***
На следующий день Смородин пришел в музей за час до закрытия – ему стало скучно дома, и он решил прогуляться по городу, а заодно и заявиться пораньше в музей, чтобы понаблюдать за посетителями. Людей, впрочем, было мало – в основном молодежь из тех, кто особенно уделяет внимание культурным событиям города. Худощавые парни в узких джинсах и очках с роговой оправой, их девушки с обязательными фотоаппаратами в руках, все эти непонятные и порой неприятные для Петра личности, без присутствия которых не обходилось ни одно значимое мероприятие. Одна девушка долго с любопытством читала развешанные на стене письма. Смородину это почему-то показалось отвратительным. Он сам не знал, почему. Ему захотелось снять со стен все эти письма и спрятать в тот письменный стол, который стоял в комнате Фейха.
Когда настало время, Смородин закрыл дверь на замок, отзвонился Грановскому и начал открывать витрины. Все они запирались на один и тот же ключ.
Витрины он открывал осторожно: пыль с экспонатов поднималась от каждого движения. Снимая стеклянную крышку с письменного стола, Смородин не удержался от искушения приложить к его поверхности палец. Он ощутил омерзительную липкую массу: нижние слои пыли спрессовались под давлением многих десятилетий, и поверхности стола он так и не ощутил. Захотелось немедленно помыть руки.
Неприятнее всего выглядел глобус. Смородин тут же представил себе Землю, покрытую таким же слоем пыли, из-за которого невозможно было различить очертания континентов и океанов.
Закончив с витринами, Смородин выключил свет во всех комнатах.
За окном уже стемнело. В кромешной темноте кабинета, где теперь жила и работала только пыль, ему стало не по себе. Он ушел в кухню, включил настольную лампу и сел за стол, подперев голову рукой. Ему предстояло провести здесь еще девять часов.
Бессмысленная работа, подумалось ему. Отвратительная работа. Десять часов скуки среди покрытых пылью экспонатов, и все ради служения какой-то нелепой концепции музея. Неужели нельзя было просто сделать здесь музей-квартиру? Зачем вся эта пыль? Впрочем, за служение этой нелепой концепции музея здесь платят неплохие деньги. Когда есть деньги – это хорошо. Грех жаловаться.
