Уитли Стрибер - Голод
Она оставила его, однако, открытым. Когда она приведет сюда Джона, времени у нее может быть очень мало. Задержавшись на миг у двери, в ощутимой зыбкой тишине комнаты, она окинула взглядом сундуки и прошептала слова прощания.
Дверь закрылась, тихо, жалобно скрипнув, как будто соболезнуя ей в ее горе. Она тщательно проверила все замки: беда не должна попасть туда, как, впрочем, и выйти оттуда. Вниз Мириам спускалась, чувствуя облегчение от мысли, что она успела подготовиться к худшему, и легкую тревогу из-за того, что оставила Алису без защиты даже на столь краткий промежуток времени.
2
Глухие вопли обезумевшего от страха резуса заставили Сару Робертс вскочить на ноги. Шлепая туфлями по линолеуму, она пробежала через холл в зверинец.
При виде открывшегося ей зрелища она похолодела. Мафусаил[19] дико носился по клетке, вопя так, как может вопить только резус. На полу валялась голова Бетти – ее морда была оскалена в гримасе. Скача по клетке, Мафусаил крутил над головой руку Бетти; маленькая ладошка помахивала при этом, как бы прощаясь. Остальные части тела Бетти были раскиданы по всей клетке. Бросившись за помощью, Сара чуть не поскользнулась в луже крови, вытекавшей из-за прутьев решетки.
Не успела она добраться до двери, как та широко распахнулась. Вопли Мафусаила подняли на ноги всю группу геронтологов.
– Что же ты, черт побери, наделал, Мафусаил! – завопила Филлис Роклер – она ухаживала за лабораторными животными.
Морда обезьяны была не менее сумасшедшей, чем лица людей, сошедших с ума, – а Сара повидала их немало, проработав интерном в Бельвю на отделении психиатрии.
Чарли Хэмфрис, гематолог, прижал лицо к клетке.
– Господи, какой урод! – Он отшатнулся, резиновые подошвы его туфель хлюпнули на липком полу. – Обезьяны – это просто ублюдки.
– Скажите Тому, чтобы спустился, – устало произнесла Сара. Он был необходим ей для поддержания душевного равновесия – случившееся потрясло ее. Через несколько секунд он ворвался в зверинец с побелевшим лицом. – Никто не пострадал, – сказала она. – Из людей, я имею в виду.
– Это Бетти?
– Мафусаил разорвал ее на куски. Он не спит уже двое суток и становится все более раздражительным. Но у нас и мысли не было, что такое может случиться. – В этот момент вошла Филлис с видеокамерой. Она собиралась записать на пленку поведение Мафусаила – для последующего анализа.
Сара наблюдала за реакцией Тома. На лице его ясно читалась озабоченность – он раздумывал, как эта катастрофа может повлиять на его карьеру. Быть первым – только это всегда и заботило Тома Хейвера. Когда же он наконец взглянул на нее – удивительное, совершенно искреннее участие сквозило в его взгляде.
– Тебе это очень повредит? Что показывают анализы крови – она меняется?
– Та же кривая, что и раньше. Никаких изменений.
– Значит, решение все еще не найдено. А Бетти мертва. О Господи, ну и в переплет же тыпопала!
Она чуть не рассмеялась, услышав это его «ты». Ему не хотелось выглядеть в ее глазах таким, каким он был на самом деле, – и не мог он сказать ей прямо: моя чертова карьера тоже держится на этом. Она протянула ему руки, поняв вдруг, что он расстроился даже больше, чем она. Он благодарно взял ее за руки, шагнул к ней и, казалось, хотел что-то сказать, но она опередила его:
– Вероятно, завтра придется отнести эту мою погибшую звезду сцены в Бюджетную комиссию.
Он как-то враз осунулся.
– Ну, в любом случае Хатч собирался выступать против продолжения. А теперь, когда Бетти погибла...
– Это значит, что мы всё должны начать сначала. Ведь она была единственной, кто перестал стареть.
Сара взглянула на Мафусаила – он уставился на нее в ответ так, словно не прочь был повторить свой забавный номер. Красивая обезьяна. Серая шерсть, могучее тело. Малышка Бетти была его супругой.
– Ты меня извини, я, кажется, сейчас не выдержу и разрыдаюсь. – Сара попыталась сказать это по возможности шутливо, как бы посмеиваясь над своей слабостью, но было это отнюдь не шуткой. Она с благодарностью встретила объятия Тома.
– Ну-ну, мы же в общественном месте. – Том, как всегда, был сдержан; он страшился проявления эмоций на людях.
– Мы все здесь как одна семья. Все вместе и станем безработными.
– Этого никогда не будет. Найдется какая-нибудь другая возможность.
– Через пару лет. А за это время мы потеряем всех своих обезьян, испортим все опыты и потеряем время!
Одна только эта мысль сводила Сару с ума. После того как ей удалось случайно обнаружить в крови крыс, которых лишали сна, фактор крови, обусловливавший продолжительность их жизни, она стала человеком, выполняющим работу первостепенной важности. В этой лаборатории они искали лекарство от самой распространенной болезни – старости. И Бетти была доказательством того, что такое лекарство существует. Препараты, температурный режим, диета повернули какой-то скрытый ключ в крови резуса – и сон обезьяны стал таким глубоким, что временами походил на смерть. А по мере того как углублялся сон, замедлялось старение. То же самое происходило и с Мафусаилом, но на прошлой неделе сон его внезапно прервался. Он лишь подремал немного, а затем превратился в чудовище.
Бетти вполне могла бы стать бессмертной... если бы не Мафусаил. Будь у нее пистолет, Сара бы застрелила его. Подойдя к окрашенной в серый цвет стене, она пару раз ударила по ней кулаком
– Мы имеем дело с дегенерирующим набором генов, – тихо сказала она.
– Только не у обезьян, – мотнула головой Фил-лис.
– У людей! Господи, ведь мы почти у цели, почти нашли механизм управления старением, а нас собираются лишить ассигнований! И вот что я еще скажу! Я думаю, что Хатч и вся эта толпа слабоумных стариков в правлении просто завидуют. Чертовски завидуют! Они уже окончательно состарились и хотят, чтобы и с остальными произошло то же самое!
Злость, звучавшая в голосе Сары, вызвала у Тома знакомое чувство горечи. Она была и оставалась безучастной ко всем тем проблемам, с которыми он сталкивался как администратор. Конечно, у нее это профессиональное – ученые слепы и глухи ко всему, что не имеет прямого отношения к их работе, – но нельзя же так...
Тем не менее, он поймал себя на мысли, что старается ее оправдать. Ее стремление к успеху заражало всех. В ее уверенности, в ее воле было что-то почти животное. Ее вера в ценность проводимой ею работы отражала, без сомнения, веру всех тех, кто приближался к открытиям, которым суждено в будущем оказать огромное воздействие на окружающий мир. Но где-то глубоко в ее душе жила некая жестокая томительная жажда, заставлявшая ее забывать о себе и о других и придававшая ее научным устремлениям оттенок безумства.
