Елена Арсеньева - Большая книга ужасов – 68 (сборник)
– Ну так переходи! – велел банник. – Скажи: «Зачем, Кузьмич, тебе знать, кто он такой, этот кот-мальчик?»
Васька покорно, хотя и не без запинок, повторил.
– Понимаешь, брат ты мой, – ответил Кузьмич, – знал бы я, кто это чудище – может, смекнул бы, как его осилить. Но как узнать его природу – не ведаю.
При этих словах банник так пригорюнился, что Васька решился открыть ему свой план. Самое подходящее время!
– Я знаю, у кого можно спросить, – осторожно начал он.
– Ага, у ведьмы Ульяны, – ухмыльнулся Кузьмич. – Так она и скажет! Да ты и слова молвить не успеешь, как она тебя прикончит.
– Не прикончит, – качнул головой Васька. – Она сама говорила: «Хотела бы, ох как хотела бы я тебе шею свернуть, да, на беду, сама я тебя убить не могу. Гибель твоя в других руках». Но я не у нее собирался спрашивать.
– А у кого ж тогда?!
– Ну, есть один человек, то есть не совсем человек, а как бы половина… – начал объяснять Васька.
– Не человек, а половина?! – насторожился банник. – Да неужто ты о портрете… неужто ты об Марфушкином портрете речь ведешь?!
Васька робко кивнул, с опаской поглядывая на Кузьмича, почти уверенный, что сейчас тот разъярится настолько, что пойдут Васькины клочки по закоулочкам.
Однако бывший знахарь только сокрушенно покачал головой:
– Нашел подсказчицу! Да ведь Марфушка ведьма еще похлеще Ульяны! Забыл, что она со мной сделала? А от тебя вообще живого места не оставит!
– Да нет, это ты забыл, что она теперь только портрет! – выпалил Васька. – Вдобавок на половинки разрезанный. Когда я пришел, портрет меня жалел, говорил, лучше бы я сюда не являлся… Я так понимаю, у них с Ульяной отношения отвратительные, они друг дружку терпеть не могут. Портрет Ульяне просто подчиняется, подглядывает за моей семьей, а у самого у него жизнь довольно тяжелая: он только и знай слезы льет, аж пол вокруг заплесневел!
Банник довольно захлопал в ладоши:
– Ай да Ульяна! Поделом Марфушке!
– Ну при чем тут Марфушка? – с досадой воскликнул Васька. – Я ж говорю – это только портрет! Той ведьмы, которая вас… то есть тебя, изучиро… ирузочи… то есть которая тебя изурочила, – той ведьмы давным-давно нет в живых! А ее портрет Ульяну ненавидит – значит, возможно, захочет мне помочь.
– Так-то оно так, – пробормотал Кузьмич, – а все ж портрет не чей-нибудь, а Марфушкин! Значит, должен и он быть таким же вредным, какой она была!
Васька утомленно закатил глаза. Конечно, банника понять можно – от этой ведьмы Марфушки он натерпелся выше крыши. И все-таки что-то настойчиво подсказывало Ваське: нужно подружиться с портретом… ну не подружиться, так хотя бы хорошие отношения установить. Это хоть какой-то шанс выбраться из того ужаса, в который он угодил по милости ведьмы Ульяны и кота-мальчика.
Пусть самый малюсенький, но все-таки шанс!
– Кстати, я давно хотел спросить, – вдруг вспомнил Васька, – а ты не знаешь, откуда вообще этот портрет взялся? Написан масляными красками… как мог оказаться настоящий художник в вашей деревне?
– Художника барин из Нижнего Новгорода привез, – усмехнулся Кузьмич. – Марфушка же красавица была несусветная!
– Да, наверное, – прошептал Васька, вспомнив червонное золото кудрей и зеленый глаз – глубокий, точно омут.
– Красавица, несмотря на то что ведьма, а может, как раз поэтому! – продолжал банник. – Барин наш из-за нее совершенно ума лишился. Хотел Марфушку рядом с собой видеть денно и нощно! Влюбился а нее так, что небось женился бы, кабы не был уже женатым и не имел детей. Тогда он и привез в Змеюкино какого-то знаменитого художника, чтобы тот запечатлел Марфушкину красу на вечное барское любование.
– А кто разрезал портрет пополам? Ведьма Ульяна? – не унимался Васька, любопытство которого разгоралось все сильней.
– Вот чего не знаю, того не ведаю, – пожал плечами Кузьмич. – Это небось уже после того случилось, как Марфушка меня сюда определила на вечное жительство. С тех пор только слухи разные до меня доходили. Мол, Марфушкин сын женился на Ульяне и она потом ведьмой стала на смену умершей свекрови, – а как и что было на самом деле, сказать не могу. Одно знаю: от Марфушки добра не жди!
– И все же я попробую, – решительно сказал Васька. – Конечно, плохо мне придется, если Ульяна застанет около портрета…
– Не бойся, не застанет, – буркнул банник. – Я, так и быть, постерегу. Оно, конечно, мне за банный порог ходу нет, но я в дверях стану, в оба уха слушать буду, в оба глаза глядеть. Как зачую Ульянино приближение, сразу знак подам.
– Какой? – с интересом спросил Васька.
– Ну какой-какой… помнишь, как встретил тебя, когда ты первый раз в мои веники сунулся? Годится такой знак?
Васька вспомнил посвист, вполне достойный Соловья-разбойника, Одихмантьева сына, и засмеялся:
– Еще как годится!
Он был страшно рад, что не один, что кто-то поможет ему! И вот он скатился с банного крылечка об одной ступеньке и, помахав на прощанье Кузьмичу, отправился преодолевать сорняковые джунгли.
За ночь они отнюдь не стали проходимей! Трава подсохла только сверху, а у корней по-прежнему было грязно до ужаса, так что, когда Васька выбрался из огорода во двор, вид у него сделался такой, что он приуныл, оглядев себя. Мало того что промок, – вдобавок весь облеплен травой, мелкими листочками, лепестками, семенами…
Встречают, так сказать, по одежке. Применительно к нему – по шерстке. Кота с такой грязной шерсткой нормальные люди в дом не пустят – вышвырнут пинком!
А впрочем, у портрета ног нет, пинаться ему нечем. Кроме того, в избе, где портрет висит, царит такое ужасающее запустение и такая стоит грязища, что Марфе Ибрагимовне самой стыдиться надо, а не других стыдить.
Подбодрив себя таким образом, Васька вскарабкался на знакомое крылечко и прошмыгнул через сени. Его грязная шерсть аж топорщилась от страха, лапки буквально подкашивались, и, добравшись до двери в комнату, он чуть было не повернул обратно.
Очень может быть, что и повернул бы, кабы дверь сама собой не распахнулась гостеприимно и оживленный старушечий голос не позвал:
– А, снова явился наконец! Добро пожаловать, Васька Тимофеев!
Васька перелез через порог, и дверь за ним захлопнулась, как бы отрезая путь к отступлению.
Портрет старой-престарой ведьмы Марфы Ибрагимовны смотрел на него единственным глазом из-под морщинистого века, а половинка рта, еле видная среди трещин, морщилась в улыбке – как показалось Ваське, довольно приветливой.
– Входи, пока черная тварь где-то витает, – снова раздался голос. – Хоть словцом перемолвимся, а то вишу тут, понимаешь ли, в полном одиночестве и страшенной скуке! Был раньше домовой, и подполянник был, и кикимора коклюшками[4] стучала по ночам… Да только злобная Ульяна всех повыгнала. Ладно, хоть банника Кузьмича не тронула, у которого ты приютился, да ему сюда ходу нет, ему за свой порог выходить не положено…
