Магазин работает до наступления тьмы 2 (СИ) - Бобылёва Дарья
— Любая подходящая плоть подлежит повторному использованию. Это сберегает природу… Ерему жаль, он не любит перемен.
Они постояли еще немного, внимательно изучая носки собственных ботинок.
— Наверное, мне стоит вас поблагодарить, господин Канегисер. Мне, признаться, давно и до чертиков надоело это… — Он задумался, но так и не нашел нужного слова и вернулся к уже имеющемуся: — Это. Может, вам потому и снится прошедшая жизнь, что она обыкновенно мерещится умирающим, а наше нынешнее существование — не более чем бесконечно растянутый во времени предсмертный миг?
— Не бесконечно, — ответил после паузы господин Канегисер. — Когда-нибудь это прекратится, так или иначе.
— Вот и славно. Человек ко всему привыкает, а я не хочу привыкать к… подобному состоянию.
— Понимаю вас.
И тут в пространство между ними, заслоняя саженными плечами солнце, шагнул молчаливый Иеремия. Он держал за шиворот Матильду, которая прижимала к груди стиснутый кулачок и голосила:
— Пусти! Я не убегала! Не убегала! Я же сама вернулась!
***
Она медленно разжала пальцы, и взору озадаченных «дядюшек» предстало колечко из самого паршивого серебра, с полупрозрачным красноватым камнем, в котором, будто кровь в воде, клубились более темные включения. Господин Канегисер протянул руку, но Иеремия мягко отстранил ее, и кольцá первым коснулся тот, кому оно предназначалось. Тот, кому несла его Матильда.
Тесный ледяной обруч обхватил голову, и зрение его раздвоилось. Словно на искусном витраже, сквозь который проступали многолюдная улица и удивленное лицо господина Канегисера, он видел, как на зеркальном паркете умирает девушка в белом платье с окровавленным лифом. И еще он видел и отчетливо ощущал свою руку — свою женскую руку, сжимающую нож с длинным тонким лезвием, и на указательном пальце блестело то самое кольцо с полупрозрачным камнем… Он поспешно передал кольцо господину Канегисеру и по его удивленному лицу понял, что наставник пережил то же видение. Затем кольцо оказалось у Иеремии, и тот с самым невозмутимым видом тщательно завернул его в платок и опустил в карман. Господин Канегисер с особой гордостью отмечал его «почти полную невосприимчивость к чудесам».
— Вещь не в себе! — В глазах духовидца мелькнул азартный интерес. — Возможно, у нее чутье.
— Ничего я не чуяла, оно само меня звало, — возразила Матильда. — Пело и пело, как тот охранник, который проверяет меня по утрам. Во сне он все время поет в опере.
— Вещь с чувственными проявлениями, очень любопытно…
— И как ты заполучила кольцо, ты его украла? — перебил Хозяин.
— Нет! — оскорбленно вскинула левую бровь Матильда. — Я упросила одну даму отдать его мне.
— Что же ты ей сказала?
— Я сказала, что иначе я выдавлю глаза ее песику. А потом ей самой.
***
Через несколько дней в пансион пришло официальное письмо с синей сургучной печатью. Оно уведомляло, что его переводят в Париж, все инструкции он получит в конторе в ближайшее время, а в помощь ему назначается фамильяр Матильда, инвентарный номер такой-то.
— По всему выходит, что вас отправляют заведовать тамошним перекрестком, — шепнул при встрече господин Канегисер. — До меня дошли слухи, что прежний управляющий совершенно утратил доверие. И поздравляю с фамильяром! Теперь вы Хозяин, это большой и ответственный шаг. Ерему в первые дни невозможно было выманить из-под кровати.
***
И еще одна фотографически подробная картинка перед очередной лакуной в памяти: они вместе с Матильдой стоят на крыльце конторы Начальства в ожидании автомобиля. Матильда с видимым наслаждением ковыряет в ухе — это развлечение она открыла для себя совсем недавно. На голове у нее все та же шляпка с розовой лентой. Он опирается на трость, прощальный подарок соседей по пансиону — славные все-таки были люди, хоть и запомнит он по имени одну только заполошную гетеру Леночку.
В другой руке у него саквояж, похожий на докторский. В саквояже — склянка из темного стекла с плотно притертой пробкой. А в склянке — сердце Матильды. Частица, которую изъяли из живого мыслящего существа, чтобы превратить его в бабочку на булавке.
— Не волнуйтесь, — напутствует их господин Канегисер. — Говорят, в Париже прогрессивные нравы.
Или это было уже в другой раз? Да, определенно в другой.
***
— …С разыскиваемым фамильяром? Отвечайте.
— Прошу прощения? Я задумался.
Одутловатый человек пожевал губами, прокашлялся, отпил воды из безупречно прозрачного стакана и повторил:
— Ощущаете ли вы по-прежнему психическую связь с разыскиваемым фамильяром?
Тон у него был такой, словно ему и так всё понятно и его ждут куда более важные дела, но долг и приличия велят продолжать.
Хозяин бросил взгляд через стол на господина Канегисера, который на секунду перестал сосредоточенно крутить пуговицу на рукаве.
— Нет, — покачал он головой. — Разумеется, нет. Полагаю, она давным-давно вернулась в свой лучший из миров.
Эпизод 3. Наш портал в тумане светит
Толпа переминается с ноги на ногу в огромном, патологически разросшемся подъезде. Люди ждут своей очереди, чтобы сесть в лифт и подняться к жилым ячейкам. Потом они отстоят очередь на ужин, точь-в-точь как в пропахшей картофельным пюре столовой, очередь в ванную и очередь в постель, где все улягутся плотным рядком, чтобы места хватило. Весь мир — одна большая очередь, блаженны ждущие безропотно, ибо их есть килограмм масла в одни руки и долгая счастливая жизнь, а если найти верного спутника и ждать вместе, бок о бок, то и на него дадут. Главное — вовремя сверяться с номерком на ладони, дотерпеть и не прозевать.
Ничего необычного.
На неоновой полянке улыбающееся семейство доит клубничную корову. Розовое вымя подрагивает, выплевывая на подставленные ладони глянцевые ягоды говяжьей клубники. Бабушка счастлива — вкусно, как ягодное мороженое, и питательно, как хороший антрекот, детей за уши не оттащишь от говяжьей клубники, дети будут хорошо кушать. Надо хорошо кушать, надо насыщать организм белками, жирами и углеводами, пока к ним есть доступ. Царь Голод склоняется над каждой отвергнутой тарелкой, улыбается своему отражению в недоеденном супе. Те, кто плохо кушает, умрут. Ты покушал? Раздувшиеся животы хмурых крестьянских детей, черные пальчики тянутся к куску хлеба, маленькое неподвижное тело везут на салазках по ледяной улице. Ноет под ложечкой сомнение, холодит опустевший желудок. Утробная бабушкина тревога прилипчива и всеобъемлюща, она растекается над головами семейства темным беззвездным небом, в котором одно облако похоже на печень, другое — на двенадцатиперстную кишку.
Сама бабушка совершенно не питательна, у нее характерный привкус застарелого сумасшествия.
Тоже ничего необычного.
***
Славик уже привык к тому, что бóльшую часть времени Матильда спит. Кадавр восстанавливался, что бы это ни значило. Она просыпалась к полудню, внимательно осматривала себя, выворачивала суставы, проверяя их подвижность, потом шла в общую ванную, возвращалась умытая и оглушительно благоухающая мазью Вишневского, которая здесь почему-то называлась мазью Зелинского. Заваливалась на кровать лицом к стене и снова засыпала. Подушек и одеял у них не было, и Славик мерз по ночам на голом матрасе, а Матильда, похоже, была абсолютно равнодушна к бытовому комфорту.
Развлечений у Славика было два — изучать с почтительного расстояния остальных обитателей неуютной многокомнатной коммуналки и блуждать по интернету. Теперь у него снова был доступ в Сеть, и это здорово облегчало жизнь. Он уже не чувствовал себя таким одиноким и потерянным, выброшенным за пределы собственной жизни в безвоздушное пространство неопределенности. Ведь, как известно, лучшее средство от экзистенциальной тоски — это видеоролики о гаджетах, которые ты не собираешься покупать, фильмах, которые ты не будешь смотреть, и скандалах из жизни знаменитостей, которых ты не знаешь.
