Марина Дяченко - Пентакль
Огляделся Сенька.
Идут утопленницы длинноволосые, груди на плечи закинули, чтобы под ногами не путались. Идут упыри с кладбища – у каждого на саване приколот истлевший бантик. Идут рогатые, хвостатые, прихрамывают, копытами месят дорожную пыль…
Потемнело у Сеньки в глазах. Хрюкнула труба, пустила петуха – и замолкла.
10Ночью Сенька бежать хотел: обернусь, думал, джипом, и только вы меня и видели. Не так все вышло – устерегли его комсомольцы. Ждали, видно, случая поквитаться с городским, а может, председатель своевременные меры принял. Только, когда Сенька ночью выбрался из окна, – поджидали его. Отметелили слегка и обратно водворили. Лица пригожего, надо сказать, не тронули: и губы остались целы, и нос не разбит. Поскольку свадьба предстояла не кого-нибудь, а председателевой дочки, и Сеньке хоть умри, а придется «Лимончики» играть.
Всю ночь провел Бурсак без сна. И девушка его мечты ему не явилась. Уж он просил-молил: появись, мол, хоть перед смертью дай на тебя насмотреться. А в том, что и в третий раз не выстоит, у Сеньки сомнений не было. Совсем плох стал Бурсак: в животе урчит, зубы стучат, и колени слабые. Хотел «Отче наш» читать, близко к тексту, ибо не учат в институте поповские бредни, да не дочитал и до середины: язык отнимается, губы немеют…
Пропал Бурсак. Пропал Сенька, а кудри льняные или что-то другое его погубило – не узнать.
На рассвете задремывать стал. Вдруг свинья завизжала, весь сон перебила. Это в председательском дворе к свадьбе свиней кололи.
Поздним утром напялили на Сеньку черный костюм с белой рубахой, и, ни жив ни мертв, поплелся он за провожатым на председателев широкий двор, как на плаху. А там уже балаганы стоят, в балаганах столы сколочены, рядом печи сложены, десять поварих у печей вертятся, жарят и шкварят, дым, пар, чад – как в преисподней.
Вдруг загудели гудки, раскрылись ворота, встали перед ними три черные «Волги» в ряд, все в ленточках, будто гробы. На капоте у первой машины – кукла в белом платье, голубыми глазами на Сеньку смотрит.
Раскрылись в машине дверцы, и вышла к людям девушка Сенькиной мечты – в свадебном платье, фата на голове, а коса – до пояса. Лицо матовое, чистое, глазки синие, ясные, губы нежные, розовые… Только печальная да бледная. И на людей не смотрит – все вниз да вниз.
И вылезает из второй машины жених – старый черт, одним словом. Сам мелкий, седой, а зубы золотые.
И вылезает из третьей машины председатель – в черном костюме, с красной лентой через плечо.
– Ну, – говорит председатель, – разрешите начать торжественный митинг…
Стоит Сенька, ног под собой не чует. Печи пышут жаром, по лицам поварих красные блики скачут. Из поварих нет-нет да и подмигнет какая Сеньке, ухмыльнется, белым острым зубом блеснет – и снова за работу.
А посреди двора рушник на землю постелили, вот уже и хлеб-соль несут.
Встали жених и невеста рядом. Поглядел на них Сенька…
Улыбается старый черт. По-хозяйски кладет руку на плечо девушке Сенькиной мечты. И на удивленных глазах Бурсака девушка начинает вдруг стареть, стареть, покрываться морщинами, рот ввалился, коса поседела да клочьями повылезала…
Глядит на Сеньку Нехристь Лукерка Никифоровна. Печально глядит. Будто прощаясь.
– Играй! – велит председатель.
Поднял Сенька трубу.
И в груди у него, прямо за ребрами, что-то случилось.
Сперва сжалось все, будто от страха или от жалости. А потом застучало сердце пламенным мотором. Вспыхнули глаза галогенными фарами. И заиграл Сенька, как в жизни никогда не играл.
Гикнул председатель. Притопнул. Пустился в пляс посреди двора. А за ним гости.
Танцует водяник с утопленницей. Танцует удавленник с ведьмой. Кости поскрипывают, копыта постукивают, и старый черт не удержался – пустился вприсядку вокруг невесты…
А невеста с места не сходит. Как стала на рушнике, так и стоит. На Семена смотрит – лицо матовое, коса до пояса, грудь высокая, глазки синие…
А печи ревут. А поварихи танцуют с жареными поросятами. У председателя челюсть впопыхах отвалилась, так он ее с земли подхватил и на место приставил – хрусь!
Пересохло у Сеньки в горле. Губы растрескались. Легкие огнем горят. Сбился, перепутал мелодии, замолчала труба…
– Попался! Попался!
И тянутся к Сеньке отовсюду сотни рук – какие костлявые, какие волосатые, а какие и с когтями.
Набрал он воздуху – и пошел шпарить все подряд. Мендельсона. Шопена. «Лимончики». «Куда уходит детство». «Семь сорок» с импровизом. Только-только вечер спускается, до утра еще далеко…
Снова сбился Сенька – ну не железный же он!
Или железный?
Снова протянулись к Сеньке руки, вот-вот коснутся живого тела…
Взвыл клаксон, и зазвучала труба. И опять гости в пляс пустились.
Раскалилась медь. Обжигает, а Сеня и не чувствует – онемели губы давно, коркой взялись. Онемели и пальцы – сами бегают, Сенька им не хозяин. И мутится перед глазами: то ли слезой взялись, то ли фары запотели. И сбоит за ребрами сердце – то ли инфаркт подступает, то ли бензин в баке весь вышел. Смотрит на девушку своей мечты – и не видит ее. Впору «дворники» включать…
И выпала труба из ослабевших рук. И навсегда замолчала.
– Ага! – закричал златозубый жених.
– Ага! – завопили радостно гости. – Теперь попался, попался, попался!
11И в ту самую секунду, как совсем уж было одолела Сеньку нечисть, соскочила невеста с рушника. Фату с себя сорвала, в небо подбросила – обернулась фата петухом и с перепугу закукарекала.
Замерли гости.
Расхохоталась девушка, пальцами щелкнула, жениху своему, старому черту, под самый нос дулю скрутила. И – к Сеньке.
Распахнула дверцу. Вдавила педаль газа по Сенькины гланды. Взревел мотор, и только их обоих и видели.
12Так обрел свое счастье Сенька Бурсак.
По сей день, говорят, в окрестностях райцентра Ольшаны можно встретить джип «Grand-Cherockee», летящий по буеракам на скорости двести километров в час. Молодежь, правда, в него не верит. А старожилы крестятся, заслышав на болотах шум мотора.
Многие его видели. Говорят, он прекрасен и страшен: смоляной лак блестит, галогенные фары затмевают солнце и луну, а за рулем сидит девушка неописуемой красоты – в чем мать родила.
Так носятся они – и так будут носиться до Страшного Суда.
А как сыграет клаксон «Лимончики» задом наперед – так Суду и быть.
Конкурс
Сессия была сдана, солнце светило ярко, над трудягой фонтаном то и дело вспыхивала трепетная радуга, пиво, купленное в ближайшем киоске, оказалось ни ледяным, ни теплым, а в меру холодным…
– Хорошо! – не выдержал Глеб, счастливо щурясь. – Ой, хорошо!
