Ганс Эверс - Сочинения в двух томах. Том второй
Он говорил об этом совершенно трезво. С нею, с Эндри, он мог бы в любви и счастье сделаться Рокфеллером, со своей же доброй милой женой он был только — Пикером. Третьесортный делец с Уолл-Стрита, который — самое большее — может назвать своими дюжины две миллионов. Лучше, чем ничего, и, конечно, хорошо, если не имеешь ничего другого. Но если только раз узнаешь, что такое действительная сила и настоящее богатство! Он знает это уже несколько лет… Вот так же точно и с любовью. Но в этой области он на всю жизнь останется Пикером…
Он говорил длинно, монотонно и плоско; куря в промежутках. Ян терпеливо слушал. Образ Эндри, который Брискоу носил в своем сердце, был преувеличенным, неверным, приукрашенным на манер иконы и в духе американизма. Но было ясно, что он всегда видел бы Эндри такой, даже если бы двадцать лет был женат на ней.
Брискоу страдал. Ни на одну секунду он не мог освободиться от мысли, что разбил вдребезги свое счастье. Конечно, все прошло хорошо, сверх ожидания хорошо. Эндри жива, здорова, чувствует себя отлично. Судьба избавила его от ужаса стать убийцей. Но осталась заноза, засевшая очень глубоко в тело. Он действовал против природы и против Божьей воли. Он чувствовал: слишком поздно приходит его раскаяние, слишком поздно, чтобы удержать лавину, которая уже катится. Он получил по заслугам, проиграв свою игру. Таков суд Божий…
Теперь ему не остается ничего, кроме кресла в Централ-Тресте, денег, власти денег. Даже его наивная любовь к дочери изменилась за этот год. Не то чтобы наступило охлаждение или им овладело нечто вроде глухой ревности к тому, что она, а не он будет целовать губы Эндри. Этого нет… Или — если есть, то очень глубоко и всегда осознанно подавляется.
Но как любовь к своей покойной жене и ее саму он видит ныне в другом свете, так и Гвинни теперь для него иная. Он больше не считает ее неземным ангелом, каким для него теперь является Эндри и останется на всю жизнь, эта женщина, которая уже перестала ею быть.
Он часто повторялся, высказывал одни и те же мысли. Его трубка погасла. Он забыл снова набить ее.
— Я могу работать для них обоих, — размышлял он, — для Гвинни и для ее мужа. И для их детей… Не думаете ли вы, Олислягерс, что у них скоро будут дети? Я буду для них работать. Еще много миллионов прибавлю к существующим. Притяну к себе еще несколько предприятий. Это займет меня. Но я знаю — теперь я уже совершенно одинок.
Он исчерпал себя и умолк, тупо и покорно ушел в себя. Ян почувствовал, что этот человек свел свои счеты с жизнью, которая уже не может ему дать ни одной секунды счастья, освобождающего от повседневности. Или у него была еще тихая надежда, когда он говорил о возможных детях Гвинни? О детях, в которых будет течь его собственная кровь и кровь любимой женщины?
Ян ждал, но Брискоу больше не говорил ни слова, не двигался, пристально глядя вперед. Ян чувствовал, что должен взять его руку и крепко ее пожать. Но он этого не сделал. Только встал и нажал кнопку звонка.
— Отлично, Брискоу, — сказал он, — выпьем виски с содовой!
Американец не отвечал, все еще неподвижный. Когда пришел лакей, старик заметил, что его трубка давно погасла, и набил ее свежим табаком. Затем взял стакан, приготовленный ему Яном.
— Благодарю, Олислягерс, — сказал он. — Я рад, что хоть раз кому-либо это высказал. Я знаю, что вам это скучно, все же я хотел бы вас попросить выслушать меня завтра еще раз. И послезавтра рано утром, а после обеда отойдет мой пароход. Тогда уж вы освободитесь от меня.
Ян вспылил:
— Что это значит, Брискоу? Вы хотите уехать с ближайшим пароходом? Не желаете ехать вместе со мной в Париж? Я ведь вам писал, что мой кузен — там!
Брискоу ответил:
— Я не хочу его больше видеть, вашего кузена. Вы должны отвезти Гвинни в Париж и там все наладить. Дэргем, мой секретарь, вам поможет.
Ян вскочил и замотал головой.
— Нет, Брискоу, этого я не сделаю. Говоря по правде, я тоже не хочу его больше видеть. До сих пор при помощи тысячи уловок я избегал личной встречи с ней, то есть с ним. Я не хочу этого и не могу!
Брискоу посмотрел на него. Глаза его прояснились. Впервые заиграла улыбка на его губах. Он стал потирать руки с видимым удовольствием. Наконец медленно сказал:
— Вот оно как, милостивый государь? Мы, кажется, плывем в одной и той же лодке в открытом море, далеко от гавани?
Он взял свой стакан, отпил из него и продолжал:
— Все же вы должны поехать в Париж, должны сделать то, что надо. Если бы это была игра на Уолл-Стрите, я бы уж нашел дорогу. Но в этих вещах вы вдесятеро ловчее меня. Устройте так, чтобы с ним не встретиться, если этого не желаете, но доведите наши счеты до конца. Прежде всего: вы достали документы?
Ян вытащил свой бумажник и вынул оттуда несколько бумаг.
— Вот они. Это стоило немалых хлопот. Прусские сословные учреждения не легко исправляют то, что они один раз написали черным по белому. Показаний под присягой доктора Геллы Рейтлингер и ее ассистентов было недостаточно. Это ведь частные лица. Сам окружной врач должен был дать свое удостоверение. Но теперь все в порядке. И по закону нет теперь такой особы женского пола — Эндри Войланд, а есть мужчина с таким именем. У чиновника возникло еще одно сомнение. Требовалось изменить пол, не меняя имени. Но это противоречило его убеждениям, и он не соглашался называть мужчину женским именем. Он очень ловко развязался с делом при помощи маленькой буквы «с», конечно, взятой в скобки. Не желаете ли вы взглянуть на эту бумажку: Эндри(с) — так теперь звучит имя. Как в метрике о рождении, так и в паспорте.
Брискоу согнулся над бумажкой:
— Как просто и удобно: маленькое «с» — и все кончено.
Он попытался улыбнуться. Хотел сказать шутя, а прозвучало подавленно и мучительно.
— Еще один вопрос, — быстро добавил он, — который я должен задать в интересах моей дочери. По тому, что я вам только что рассказывал, вы можете заключить, что отчетов врачей я вообще не читал, а ваши — только бегло. Поэтому скажите: нет ни малейшего сомнения в том, что владелец этого паспорта во всех отношениях, а не только на бумаге — мужчина?
— Владелец этого паспорта, — повторил Ян, — дал в последние недели одной женщине доказательства своей мужской природы. По совету врачей, мной…
Брискоу резко перебил его:
— Избавьте меня от подробностей! Для меня достаточно вашего «да» или «нет».
— Тогда: да! — заявил Ян. — Эндри Войланд — мужчина, как вы и я.
Брискоу кивнул головой. Они молча сидели друг против друга. Потом американец спросил:
— Он один в Париже? Никто не сопровождает его?
