Саймон Грин - Город, где умирают тени
— Пришел просить помощи, Августин. Надо остановить крестоносцев. Ты обладаешь Божьей силой. Пойдем со мной и обратим ее против крестоносцев.
Улыбка Августина чуть померкла, и он покачал головой:
— Эх, парень, неужели ты решил, что я об этом не думал? Конечно, думал, особенно когда увидел, что творят эти мясники, прикрываясь именем Господа. Но насилие не остановишь насилием. Я не подниму руку на ближнего. Это претит моей вере.
— Но ты нужен мне, ты нужен городу.
— Я нужен здесь.
— Здесь ты подчищаешь грехи других людей. А ты можешь остановить сражение, остановить бойню и этим иссушить источник, поставляющий тебе раненых.
— Да, но лишь путем отречения от дела всей моей жизни. От всего, ради чего живет наш город. Взгляни на этих людей, Нэйт. Некоторые из раненых — горожане, а некоторые — крестоносцы. Я не спрашиваю их, кто они. Это не имеет значения. Я просто помогаю, чем могу.
— И сколько еще погибнет оттого, что ты не желаешь остановить войну?
— Неужели ты думаешь, я не испытываю искушения насилием? Привлекательностью простого действия — «хороший» парень против «плохого», — притягательностью простого ответа? Нет, дружок, я не воин, и сделать меня таковым этим мясникам не позволю. — Он понимающе и сочувствующе улыбнулся Кэллегену. — Поверь, Нэйт, я больше твоего знаю, что происходит в этом городе. Уже собираются силы, которые положат конец войне. Но если ты хочешь участвовать в этом, пусть будет так. Я даю тебе силу Божью — используй ее так, как считаешь нужным.
Августин потянулся к Кэллегену, возложил руку на его лоб в благословении, и мощный разряд пронизал священника. Ноги его подкосились, и он рухнул на колени. Божья сила зажглась и забурлила в нем, сила, что была за пределами упования, за пределами здравого смысла. Кэллеген вдруг стал слышать голоса рассудков каждого находящегося в больнице, стоны, крики, горячечный лепет — все разом. Шатаясь, он поднялся и вышел из операционной, зажав ладонями уши. Он не оглянулся и не увидел полный горя и понимания взгляд на лице Августина, прежде чем тот отвернулся к своему следующему пациенту.
Протискиваясь через толпу и на ходу плача от давления распиравшей его изнутри силы, Кэллеген стал выбираться из здания. Шквал голосов в голове немного утих, когда он, спотыкаясь, вышел за территорию больницы. И здесь Кэллеген вдруг почувствовал, что начинает обретать контроль над собой, и усилием воли прогнал звучавшие в нем голоса. Некоторое время он стоял, беспомощно дрожа, и постепенно привыкал к тому, что с ним сделалось. Теперь он стал обладателем силы, настоящей силы и, в отличие от Августина, не колеблясь, применит ее.
Решив опробовать свое обострившееся восприятие, Кэллеген мысленным взором нащупал бой в полудюжине кварталов отсюда. Две стороны, в азарте схватки истощив силы, почти остановились, но отступить первым не желал никто. Кэллеген высвободил малую толику своей новой силы, без усилий взмыл в воздух и поплыл по ночному небу. Холодный ветер выбивал из глаз слезы. Кэллеген направился туда, откуда неслись стрельба и крики.
Он завис над сражавшимися: там, куда был направлен его взгляд, автоматы и пушки переставали стрелять и снаряды не приносили вреда. Раны заживали на глазах, и смертельно раненные, удивленно моргая, поднимались на ноги и неуверенно озирались. Какое-то время казалось, что война окончена, а затем офицер крестоносцев рявкнул приказ, и его люди, взяв в руки кинжалы и штыки, бросились на противника врукопашную. Защитники города поступили так же, и через мгновение обе стороны снова резали друг другу глотки.
Кэллеген мрачно усмехнулся.
«Ну, ладно, Августин. Я пробовал по-твоему. Крестоносцам нельзя доверять. Теперь же я попробую по-своему. И да смилуется Господь над их душами».
Кэллеген поднял руки над головой, свел их вместе и затем медленно развел в стороны. Внизу под ним невидимая сила отбросила противников друг от друга. Кэллеген опустил взгляд на крестоносцев, и ни капли жалости не было в его душе — лишь темная жгучая ненависть к ним за то, что они сделали во славу Всевышнего. За все то страшное, чему он сам стал пособником вследствие своей слепоты. Сила его низверглась вниз, давя крестоносцев, как сапог муравьев. Они вопили и молили о помощи, пытаясь освободиться из-под гнета невыносимой тяжести. Кровь хлестала из их глоток, и один за другим все они погибли. Но все страдания, которые навлек на них Кэллеген, опалили ему душу, как адский огонь.
Когда мысли гибнувших крестоносцев жутким хором взвились в голове Кэллегена, он рухнул с ночного неба, как раненая птица. Тяжело ударившись о землю, священник остался невредим: причинить вред ему теперь будет нелегко. Свернувшись калачиком, Кэллеген лежал на земле, пытаясь совладать с самим собой, но боль мертвых солдат казалась ему невыносимой. По сути своей они не были злом — большинство из них, во всяком случае. Всего лишь простые солдаты, выполняющие приказы офицеров и высшего начальства. Это они, командиры, вбили солдатам в головы, что те воюют за правое дело. Их ввели в заблуждение, они позволили себя убедить и не усомнились — вот и вся мера их вины. Понять все означает многое прощать, и до Кэллегена наконец дошло, что имел в виду Августин. Злом не победить силы зла. Не щадя крестоносцев, он был таким же слепцом, как они сами.
«Мне отмщение и аз воздам, сказал Господь».
Не в силах унять дрожь, Кэллеген тяжело поднялся на ноги, а голоса в голове между тем почти угасли. Полностью они не стихнут никогда, они стали частичкой его самого, таковыми и пребудут навеки. Торжествующие защитники робко приблизились к священнику поблагодарить, но он махнул им рукой, чтоб уходили: не дай бог, начнут сейчас задавать вопросы, на которые у него пока не было ответов. Повернувшись, он побрел прочь, и защитники отстали. Живя в Шэдоуз-Фолле, невольно учишься доверять силе, где бы ее ни встретил.
Кэллеген шел по городу, прекращая бои всюду, где видел Он больше не мстил крестоносцам и останавливал каждого, кто жаждал мести. Пусть этим займется закон. Человеческий закон. Кэллеген шел и шел, улица за улицей, площадь за площадью, и неторопливый исцеляющий покой опускался на те кварталы, что оставались у него за спиной. Он сознавал, что заключенная в нем сила способна на большее, но отказывал себе в искушении применить ее. Пытаться силой навязать городу свою волю значило в первую очередь навлечь на себя беду. Он был слугой Господу, слугой миру, несмотря на то что понадобилось взвалить на себя бремя Августиновой силы, чтобы напомнить себе об этом. Выбор насилия неизбежно означал выбор пути, по которому шли крестоносцы: карать каждого несогласного, автоматически превращавшегося в грешника, еретика, а следовательно — во врага. В своем стремлении строго придерживаться своей версии правосудия крестоносцы забыли о милости и сострадании. Более того, они забыли о силе, которую такая политика могла пробудить к жизни.
