Анна Железникова - Самая страшная книга 2016 (сборник)
Требник перекочевал в руки деда. Тот с невозмутимым видом послюнявил палец, принялся переворачивать страницы в поисках нужной молитвы. Массивный фолиант он держал на весу без всякого усилия, чем снова поразил Игната. При нем книга Могилы пускалась в ход всего дважды, и оба раза бесы цеплялись за своих жертв до последнего, бились и сопротивлялись по часу, а то и более. Но от начала до конца отчитки дед не выпускал требник из рук, бледных и тощих, невесть откуда черпающих силу. Когда он работал, усталость не брала его.
Кликуша вытянула вперед голову, впилась птичьим взглядом в лицо старика.
– Эвон! Книжицу прихватил! – гортанно выкрикнула она. – У Иисуса не было книжек-то!
– У меня и ученик всего один, – хмыкнул дед, не прекращая листать.
– Не прикидывайся, не лебези перед Ним, не надо. Я ж тебя насквозь вижу, душу твою мертвую, прокопченную, прекрасно разглядел. Ведь не веришь в Иисуса, расстрига?! Лишил Он тебя своей благодати? Ты ж не признаешь Его, когда встретишь!
Игнат прикусил губу. Откуда эта… это создание знает о том, что случилось в Работках? Знает ли? Видело ли оно процессию из белеющих в полумраке фигур, тянущуюся к полуразрушенной церкви на берегу, и обитателя этой церкви, с головой, охваченной пламенем, в котором метались страшные крылатые силуэты? Слышало ли речи того, кто провозгласил себя вернувшимся Спасителем? И почему так упорно именует оно старика расстригой?
Дед даже бровью не повел. Отыскал нужную страницу, кашлянул, спросил буднично:
– Ну что, Кузьма Удавленник, последний раз спрашиваю: пойдешь добром прочь или упорствовать станешь?
Кликуша ничего не ответила, только оскалила мерзкие свои зубы – то ли в ухмылке, то ли в гримасе. Дед пожал плечами, еще раз откашлялся и принялся громко, нараспев читать молитву Василия Великого к страждущим от демонов. Слова звучали отчетливо и гулко, наполняли приземистую курную избу торжественностью храма, разгоняя сгустившиеся тени. У Игната дух захватило от красоты этих слов, хоть и не впервой довелось ему их слышать. Голос деда рос, избавился от старческой хрипотцы, развернулся во всю свою мощь. Казалось, еще чуть-чуть – и отзовутся на него святые с почерневших образов.
Но сидевшая под ними кликуша сперва молчала, а спустя несколько минут принялась посмеиваться – громче и громче:
– Щекотно мне! Ой, щекотно! На потуги твои смотреть мочи нет… Иисуса не признал, а мной командовать удумал!
Она зашлась в беззвучном хохоте, по дряблым щекам побежали слезы.
– Ох, Ефим, не смеши меня… я ж других разбужу! Так вся деревня из-за тебя закричит. Скоро-скоро-скоро… будет свадьба, будут девки гулять да пиво пить, с пивом и получат. Луна не сменится, а они уж все заголосят. Дождешься!
Дед не обращал внимания на угрозы кликуши. Он перешел к запрещению святого Григория Чудотворца, затем – к молитве от колдовства и действий лукавого. Успокоившись, Игнат прислонился к бревенчатой стене, положил мешок на пол. Никаких сомнений в успехе у него не было, но случай явно выдался сложный. Одержимая не впадала в ярость или в панику, не лаяла и не рычала по-собачьи, она лишь смеялась в ответ на отчитку да время от времени принималась рассказывать о своем нелегком бытье. Их с дедом голоса перемешивались, сливались в общий гвалт, в котором тонуло все величие записанных некогда митрополитом Петром Могилой молитв, следовавших одна за другой.
– Она, несчастная эта, срам свой презирала пуще червей земляных. Трогать себя боялась, но справиться не могла, не умела. Изошла ненавистью к себе, душу наизнанку вывернула, спать ложиться страшилась – сны ее смущали, видения похотливые мучили. Ворота были распахнуты, мне даже стучаться не пришлось… а ты, расстрига, хорошо спишь по ночам? Грехи не подступают, не берут за горло? Не преследует ли тебя, Ефим, запах гари? А? Запах гари?!
Старуха снова захохотала – с особым удовольствием, взвизгивая и прихрюкивая. А дед вздрогнул и замолчал. Зажмурил глаза, стиснул зубы. Игнат, очнувшийся от дремы, с изумлением увидел, как дрожат костлявые пальцы наставника, как течет по его лицу крупными каплями пот. Мотнув несколько раз бородой, Ефим вновь открыл требник и принялся читать молитву святого Иоанна Златоуста, но в тот же миг кликуша прервала его:
– Ой, опять щекотно! Ты, ненаглядный мой, как помирать соберешься, книжицу эту с собой прихвати! Будешь на железных воротах висеть да нам, добрым господам, почитывать из нее. Это зрелище смешнее, чем свинья, торгующая бисером! Смешнее, чем полоз, рассуждающий об ошибках Евы…
Не закончив молитвы, дед захлопнул книгу и, резко повернувшись, шагнул к выходу. Распахнул дверь, сказал Игнату хриплым шепотом:
– Пойдем!
Кликуша замолкла, опустила лохматую голову. Сквозь свисающие на лицо грязные пряди виднелась змеиная ухмылка. Потрясенный, Игнат вышел следом за наставником и только тут понял, что солнце уже висит над горизонтом. В избу они зашли вскоре после полудня. Несколько часов. Отчитка длилась несколько часов и не принесла результата. Дед, ссутулившись сильнее обычного, объяснял что-то столпившимся у крыльца бабам. Руки его все еще дрожали.
* * *Пироги с капустой оказались вкуснее остальных, а потому Игнат налегал на них с особым рвением, чем привел хозяйку в восторг.
– Кушай, – ласково глядя на него, приговаривала она. – Изголодался, поди, по лесам мотаясь?
Игнат кивал, старательно улыбался. Дед сидел напротив и монотонно жевал, погруженный в мрачные раздумья. Хозяйка, дородная и краснощекая женщина, то и дело пыталась разговорить его, но получалось не очень. Хуже, чем пироги. По большей части она болтала сама:
– Кликота на Авдотью напала позапрошлой зимой. Никто не знает, откуда это взялось. Да и почем нам узнать-то… начала, бедняжка, в припадках биться. Потом, как весна наступила, принялась по-волчьи выть, по-звериному, по-птичьи кричать. Бывало, уйдет за околицу, на березку возле старого колодца взберется и сидит, кукует во всю глотку. Поначалу посмеивались над ней, вроде как за блаженную почитали. А летом она пророчествовать стала.
По мелочи: дядьке моему, нынче покойному уже, рассказала, где у него корова завязла в болоте, еще одному мужику объявила, что дочь у него гуляет, значит, до свадьбы. Одно, другое… погоду предсказывает, говорит, у кого роды тяжелые будут, у кого скотина сдохнет. То есть, выходит, польза от нее есть. Уж какая-никакая…
– От бесов пользы не бывает.
– Конечно. Ну… мы же понимаем, грешно это. На всех порча, когда в деревне нечистый в избе живет, а люди к нему на поклон ходят, еду дарят и погадать просят. А какой такой Кузьма Удавленник? Бог его знает! Вроде и не было здесь такого никогда. Ждали, что колдуна она на чистую воду выведет – того, который ей беса-то посадил, – но без толку. Тебе, батюшка, не сказала?
