Фрэнсис Вилсон - Застава
С замиранием сердца Магда смотрела, как Глэкен исчезает в дверях башни. Ей страстно хотелось броситься вслед за ним и преградить ему путь, не пускать его туда. Но она была нужна отцу — и нужна сейчас больше, чем когда бы то ни было. Она заставляла себя не думать пока о Глэкене, а приложить все силы к тому, чтобы хоть как-то помочь отцу и облегчить его страдания.
Раны были страшные. Несмотря на все ее усилия остановить кровотечение, багровые струйки не иссякали, и скоро возле отца образовалась большая лужа крови, которая начала уже просачиваться через дощатый настил моста и капать вниз в ров.
Неожиданно отец заморгал и с усилием открыл глаза. Лицо его теперь было бледным, как полотно, и напоминало неподвижную гипсовую маску.
— Магда, — позвал он. Она еле слышала его голос.
— Не надо разговаривать, папа. Береги силы.
— Мне больше нечего беречь… Прости меня…
— Ш-ш-ш! — Магда закусила нижнюю губу.
«Нет, он не должен умирать! Я не дам ему умереть!..» — в отчаянии кричала она себе.
— Я должен сказать тебе все сейчас… У меня больше не будет времени.
— Это не…
— Я хочу, чтобы все встало на свои места. Я не хотел сделать тебе больно и не желал зла. Я хочу, чтобы ты знала…
Его голос потонул в страшном грохоте камня, донесшемся изнутри башни. Мост угрожающе затрясся, и Магда увидела клубы пыли, вырвавшиеся из окон второго и третьего этажей. «Глэкен?..» — пронеслось у нее в голове.
— Я был глупцом, — продолжал отец, а голос его делался все слабее. — Я предал нашу веру и все, что было для меня свято — даже собственную дочь! И все из-за его лжи… И это тоже моя вина — что человек, которого ты полюбила, чуть не погиб.
— Все в порядке, — успокоила его Магда. — Он жив! И сейчас он там, в замке. Он положит конец этому ужасу раз и навсегда!
Отец попытался улыбнуться.
— Я по твоим глазам вижу, как ты к нему относишься… Если у вас будет сын, назовите его…
Раздался грохот падающего камня — еще сильнее, чем в первый раз. Теперь пыль и обломки полетели уже изо всех окон башни. Чья-то одинокая фигура появилась на самом краю крыши. Когда же Магда повернулась к отцу, его глаза уже остановились и сердце навеки замерло.
— Отец? — Она потрясла его, потом с силой начала колотить по груди и плечам, отказываясь верить своим глазам. — Отец, очнись! Очнись!..
Она вспомнила, как ненавидела его только вчера, как желала ему смерти. А теперь… Как ей хотелось вернуть его назад, чтобы он услышал ее, хотя бы на одну минутку, чтобы узнал, что она простила его, что она любит его и чтит, как и прежде, и что ничего не изменилось в их отношениях. Он не может умереть, не дав ей рассказать об этом!
Глэкен! Глэкен подскажет ей, что надо делать! Она посмотрела на верх башни и увидела, что сейчас на зубчатом парапете стоят уже два человека лицом друг к другу.
* * *Глэкен ринулся вверх, на пятый этаж, уклоняясь от падающих камней и перескакивая через огромные дыры в полу. Отсюда по короткой, почти вертикальной лестнице он выбрался через люк на крышу башни.
Расалом стоял на зубце парапета в противоположном конце крыши, его плащ тяжело свисал с плеч и был неподвижен в предрассветном затишье. За спиной Расалома расстилался внизу туманный перевал Дину, а дальше виднелись хребты гор, уже освещенные солнцем, которое вот-вот должно было появиться над горизонтом.
Двигаясь вперед, Глэкен удивлялся, отчего Расалом так спокоен и невозмутим в столь ответственный и тревожный момент. И понял он это только тогда, когда крыша начала крошиться и уходить у него из-под ног. Мощным прыжком он преодолел образовавшийся провал и свободной рукой ухватился за выступ карниза. К тому времени, как ему удалось подтянуться и встать на зубец, вся внутренняя часть башни — все перекрытия и стены третьего, четвертого и пятого этажей — рухнула вниз и раскололась там с таким тяжким грохотом, что затрясся весь замок. Пол первого этажа тоже провалился — и Глэкен с Расаломом остались на краю гигантского полого цилиндра из камня. Но Расалом ничего больше не мог сделать с башней: изображения рукояти меча, вделанные во все камни ее внешних стен, сводили его силу на нет.
Глэкен пошел против часовой стрелки к Расалому, ожидая, что он начнет отступать.
Но вместо этого тот заговорил на давно забытом языке.
— Ну что ж, варвар, вот мы и опять с тобой встретились, а?
Глэкен не отвечал. Он накапливал злость, стараясь почувствовать то, что должна была испытывать Магда, находясь в лапах этого чудовища. Ему нужна была неистовая ярость, чтобы нанести свой последний удар. Он не мог сейчас позволить себе ни думать, ни сомневаться, ни прислушиваться к голосу интуиции. Он и так проявил слабость пять столетий назад, когда заточил Расалома в этом замке вместо того, чтобы убить его. Теперь он такой оплошности не допустит. На сей раз вопрос будет решен окончательно.
— Послушай, Глэкен, — начал вдруг Расалом тихим заговорщическим тоном, — не пришла ли пора прекратить нашу войну?
— Да! — ответил Глэкен сквозь стиснутые зубы. Он посмотрел вниз на мост и увидел там крохотную фигурку Магды, склонившейся над умирающим отцом. Старая ненависть с новой силой вспыхнула в нем, и ноги сами понесли его навстречу врагу. Двумя руками он высоко занес меч, чтобы решительным ударом отсечь ему голову.
— Перемирие! — вскрикнул Расалом и, пригнувшись отступил, изменив, наконец, свою гордую позу на позу поверженного.
— Никакого перемирия!
— Полмира! Я предлагаю тебе полмира, Глэкен! Мы разделим его пополам, и на своей половине ты соберешь всех, кто тебе нужен. А на остальной части буду царствовать я.
Глэкен остановился, но затем снова поднял клинок.
— Нет! На этот раз — никаких полумер!
Тогда Расалом решил перехитрить Глэкена, нажимая на его единственное слабое место — страх:
— Тогда убей меня и подпиши этим свой собственный приговор!
— А где он написан? — Несмотря на всю прежнюю решимость, в душу Глэкена опять начало закрадываться сомнение.
— Его не нужно нигде записывать. Это и так ясно! Ты продолжаешь жить только для того, чтобы сражаться со мной! Уничтожь меня — и ты сразу же уничтожишь причину своего собственного существования. Убей меня — и ты убьешь сам себя.
Да, это действительно было так очевидно!.. Глэкен боялся этого момента с той самой минуты в Тавире, когда понял, что Расалом вырвался на свободу из своего заточения. И все же, всякий раз вспоминая об этом, он надеялся, что убийство Расалома, в конечном счете, не станет его самоубийством.
Но надежда была очень слабой. И Глэкен прекрасно понимал это. Итак, перед ним два пути: или нанести удар и закончить эту вечную войну, или начать думать о перемирии.
