Дмитрий Герасимов - Если небо молчит
– Стой! – заорал один из спасателей. – Сейчас рухнут перекрытия!
В гостиной уже бушевал огонь. На окнах полыхали занавески, языки пламени стремительно ползли по обоям, пожирая все на своем пути. Вспыхнули хрупкие настенные часы, лопнули и съежились фотографии в рамочках, а вслед за ними загорелось безрадостное черное полотно в старом багете. Беглый каторжник, так похожий на Маргаритиного отца, наконец избавился от мучений. Он погиб в огне, и вместе с ним, похоже, погибло все, что хранило мрачную тайну «чертовой избушки».
Задыхаясь, Скачков упал на колени, подполз к столу и, ухватив за одежду спеленатое беспомощное тело, потащил его к выходу. В горле нещадно саднило, а глаза отказывались что-либо видеть в едком дыму. На пороге комнаты, которую он определил для себя как кладовку, Роман, обессилев, сел на пол, прислонившись спиной к косяку.
И в этот миг над его головой с оглушительным треском разверзлась кровля. Снопы искр ринулись вниз и закружились в чудовищном водовороте. В комнату с воем ворвалось пламя, расшвыривая стулья и пожирая тяжелую мебель, а еще через секунду гигантская балка, прочертив воздух огненным хвостом, рухнула на стол, раскрошив его в щепы.
Скачков вцепился обеими руками в свою ношу, втащил ее в комнату и, застонав от натуги, взвалил на плечо. Под сапогом жалобно хрустнул фанерный лист, когда он, пошатываясь, взобрался на кровать и, дрожа от напряжения, наклонился над подоконником.
– Эй… – прохрипел Роман. – Помогите мне…
Маргарита лежала в его руках – беззащитная, недвижимая. Голова запрокинулась назад, спутанные темные волосы рассыпались по подоконнику, а на бледном, но по-прежнему милом лице застыла боль.
Неожиданно дрогнули густые ресницы, по мраморному лбу пробежала тень, и девушка застонала.
– Быстро в «скорую»! – приказал Скачков подоспевшим пожарным и вздохнул: – Кажется, все…
Маргарита медленно открыла глаза, посмотрела на него мутным, тревожным взглядом и с трудом разлепила спекшиеся губы:
– Там… Максим…
– Не делай этого… – осторожно сказал Блатов, выставив вперед левую руку. – Ты ведь не убийца, Михеева…
Она стояла в трех шагах от него, трясясь, словно в ознобе, тараща безумные глаза и беззвучно шевеля губами. Пистолет в ее руках ходил ходуном.
– Куда ты уйдешь в наручниках? – увещевал оперативник. – Кругом – непроходимый лес и дикие звери.
Татьяна молчала. Казалось, до нее не доходил смысл слов.
– Ты ведь не убийца, – повторил Блатов. – Просто – мошенница… – Он скривился, словно отказываясь от копеечной сдачи в супермаркете. – А это – ерунда… Плевое дело. Условный срок…
Лицо Михеевой вдруг приобрело осмысленное выражение. Она презрительно оскалилась:
– Чего ты гонишь, мусор? Мои грехи и без крови по совокупности лет на пятнадцать тянут! А с твоим ублюдком Мишуткой… или как его там?.. фальшивым инвалидом – то и на всю катушку.
– Мишутку уже квалифицировали как несчастный случай, – продолжал врать оперативник. – Опусти пушку, Таня… Давай просто поговорим.
– О чем? – усмехнулась та. – Может, о любви?
– Можно и о любви, – охотно согласился Блатов. – Ты ведь красивая, умная женщина… – Он поморщился: с новой силой проснулась боль в плече. – Сексуальная… Тебе только свистнуть – и к твоим ногам упадут сотни достойных мужиков – богатых, красивых, молодых.
– Один уже упал. – Михеева повела в воздухе стволом пистолета и хмыкнула. – Правда, немолодой, небогатый и совсем не красивый. – Она цокнула языком. – Обычный мусор!
– Я – не показатель, – возразил Блатов. – Есть много других интересных кандидатур.
– Вот что я скажу тебе, мент. – Татьяна зло прищурилась. – Тебе и таким, как ты, никогда не понять, на что может толкнуть женщину любовь. – Она бросила взгляд на распластанное тело Ферзяева. – Это только в книжках пишут, что во имя любви творят только добрые дела. Неправда! Любовь в два счета делает женщину убийцей.
– Но ведь это не про тебя, – поспешно вставил опер.
– Заткнись! – рявкнула Михеева. – Ты, мент безмозглый, конечно, не читал «Фауста»… А там все сказано. Женщина стала убийцей ради любви, и Бог ее простил.
– Обязательно прочитаю, – пообещал Блатов. – Прямо отсюда пойду в библиотеку.
– Простил! – с чувством повторила Татьяна и, прикрыв глаза, процитировала: «– Она погибла! – восклицает Губитель. – Она спасена! – ответствуют с высоты».
– Но ведь и это не про тебя… – с грустью пробормотал опер.
Неожиданно по деревьям полоснул луч света, затрепетали синие огни, и где-то рядом завыла сирена.
Михеева затравленно огляделась.
– Брось пистолет, Таня! – изменившимся голосом приказал Блатов. – Я лично оформлю тебе явку с повинной.
– Вставай! – рявкнула она.
– Что?
– Быстро встал, мент!
Оперативник оперся локтем о землю, морщась от боли, и медленно поднялся. Только сейчас она заметила в его руке револьвер.
– Ты… – Михеева вдруг опустила оружие. – Знаешь, чем мне нравятся наганы? – В ее глазах мелькнул злой огонек. Она мгновенно вскинула руки и нажала на курок…
– Почему вы позволили ему вернуться в дом? – грозно спросил пожарного мужчина в погонах майора.
– Я предупреждал… – развел руками тот. – Я говорил: сейчас рухнут перекрытия… А этот, ну, который в «афганке», не послушал.
– Не послушал! – передразнил майор и ткнул пальцем в затихающее под бешеными струями воды пожарище. – Теперь всем конец! И этому храбрецу, и двум нашим сотрудникам в придачу.
– Эта баба ему сказала, что там кто-то остался, – оправдывался спасатель. – И этот тип ринулся обратно в дом. – Он почесал нос и обнадеживающе добавил: – Наши ребята – парни ушлые! Все будет хорошо, товарищ майор.
– Да пошел ты! – огрызнулся тот и направился к машинам.
– Ну что? – спросил его круглолицый милиционер в каске и бронежилете. – У вас-то все в норме?
– Какое там! – безнадежно отмахнулся майор. – Похоже, поджог… И три трупа. А может, и все четыре, если в доме действительно кто-то оставался. – Он потянулся прикурить. – А у вас?
– У нас полный набор для повешения, – хмыкнул милиционер, чиркая зажигалкой. – Пожар, стрельба… Не удивлюсь, если еще парочку трупов найдем. Сейчас ребята прочесывают ближайший лес…
Блатов успел выстрелить первым…
Он словно на замедленной кинопленке увидел, как вздулось на светлом джемпере безобразное черное пятно, как взметнулся вверх кусок окровавленной плоти, как, удивленно и беспомощно вскинув скованные руки, Михеева полетела назад, ломая спиной сухие ветви. А еще он запомнил ее глаза. В них ярким и очевидно поздним прозрением застыл ответ на вопрос: «Она погибла?..»
