Клайв Баркер - Проклятая игра
– Ну посмотри, что ты наделал, – сказал Васильев. – Сейчас сбегутся солдаты.
Вор осознал свою ошибку. Он никогда не пользовался оружием после наступления комендантского часа – это было прямым приглашением к аресту. Он слышал, как топот сапог приближается к нему.
– Нам надо поспешить, – заторопил его лейтенант, небрежно выплевывая пулю, которую он держал в зубах.
– Я не пойду с тобой, – сказал Уайтхед.
– Но мы ждали так долго, – ответил Васильев и тряхнул ветку, как сигнал к последующим действиям. Дерево подняло ветви, как невеста, сбрасывая свое приданое из лепестков. В течение минут ничего не было видно от вихря лепестков. Когда они стали оседать, усеивая землю вокруг, он начал различать знакомые лица, ожидавшие его под ветвями. Люди, которые в разные годы приходили на этот пустырь, к этому дереву, которых Васильев забирал под него, и они гнили и стенали там. Иванджелина была среди них, ее раны, так аккуратно скрытые, когда она лежала в своем гробу, сейчас были совершенно открыты. Она не улыбалась, она раскрывала ему свои объятия, ее губы произнесли его имя – «Джойо», – когда она шагнула вперед. За ней был Билл Той, одетый в вечерний костюм, как для «Академии». Его глаза кровоточили. Рядом с ним с лицом, ободранным от губ до бровей, стояла женщина в ночной рубашке. Были и другие, некоторых он узнавал, большинство нет. Женщина, которая привела его к картежнику, тоже была здесь, с обнаженной грудью, как он и помнил. Ее улыбка была так же ужасна, как тогда. Здесь были и солдаты, те, которые, как и Васильев, проиграли Мамуляну. На одном, изрешеченном пулями, была юбка. Из ее складок, появился нос. Сол – или его прогнивший скелет – принюхивался к своему старому хозяину и ворчал.
– Видишь, как давно мы ждем? – сказал Васильев. Потерянные лица все смотрели на Уайтхеда, их рты были открыты. Но никто ни издавал ни звука.
– Я ничем не могу помочь вам.
– Мы хотим успокоиться, – сказал лейтенант.
– Так идите.
– Мы не можем без тебя. Он не умрет без тебя.
И наконец вор все понял. Это пространство, которое он видел в сауне в Убежище, существовало внутри Европейца. Эти призраки были созданиями, которые он поглотил. Иванджелина! Даже она. Они, их полуразрушенные останки, ждали в этой пустыне между жизнью и смертью, пока Мамуляна не затошнит от существования и он не ляжет и не умрет. Тогда и они, наверное, обретут свою свободу. До тех пор их лица будут демонстрировать ему свое беззвучное "О",меланхолически-печальный облик.
Вор покачал головой.
– Нет, – сказал он.
Он не отдаст свое дыхание. Даже ради целого сададеревьев и целой нацииотчаявшихся лиц. Он повернулся спиной к площади Мюрановского и ее жалобным призракам. Солдаты кричали уже совсем близко, скоро они будут уже здесь. Он отвернулся к отелю. Коридор верхнего этажа был все еще здесь, за порогом разбомбленного дома – нереальное совмещение руин и роскоши. Он направился к нему по булыжнику площади, игнорируя приказания солдат остановиться. Крики Васильева были, однако, громче. «Ублюдок!», – неслось ему вслед. Вор отбросил его вопли и шагнул с площади обратно в тепло холла, подняв сразу же пистолет.
– Старенькие новости, – сказал он. – Ими ты не испугаешь меня. – Мамулян все еще стоял в другом конце коридора: минуты, которые вор провел на площади, казалось, пролетели здесь незаметно.
– Я не боюсь! – выкрикнул Уайтхед. – Ты слышишь, ты, бездушный ублюдок? Я не боюсь!
Он выстрелил снова, на этот раз в голову Европейца. Этот выстрел попал ему в щеку. Потекла кровь. Перед тем, как Уайтхед смог бы выстрелить еще раз, Мамулян ответил.
– Нет предела, – дрожащим голосом произнес он, – для того, что я должен сделать!
Его мысль схватила вора за горло и сжала. Старик задергался в конвульсиях, пистолет выпал из его руки, мочевой пузырь и кишки отказали ему в повиновении. Сзади него на площади призраки зааплодировали. Дерево встряхнулось так неистово, что те несколько соцветий, которые еще оставались на нем, были сметены воздухом. Некоторые из них полетели сквозь дверь, преодолевая порог прошлого и настоящего, как снежные хлопья. Уайтхед отлетел к стене. Краем глаза он увидел Иванджелину, плюющую в него кровью. Он начал сползать по стене, тело его извивалось, словно в муках невыносимой боли. Одно слово просочилось сквозь его стиснутые челюсти:
– Нет!
На полу ванной Марти расслышал отказ. Он попытался пошевелиться, но его сознание было слишком замутнено, а избитое тело слишком болело. Держась за ванну, ему удалось подняться на колени. О нем явно забыли – его роль в процедуре была чисто комическим разнообразием. Он попытался встать, но его нижние конечности не слушались, они подогнулись и он упал снова, чувствуя, каждый синяк как два.
В холле Уайтхед, свалившись на четвереньки, нес околесицу. Европеец направился к нему, чтобы нанести последний милосердный удар, но вмешалась Кэрис.
– Оставь его, – сказала она.
Обезумевший Мамулян повернулся к ней. Кровь одинокой струйкой бежала по его щеке.
– Ты тоже, – прошептал он. – Нет предела.
Кэрис попятилась в комнату. Свеча на столе начала ярко вспыхивать и пульсирующее пламя становилось белым и плотным. Европеец смотрел на Кэрис голодными глазами. Его мучила жажда – инстинктивная реакция на потерю крови, и все, что он видел в ней, – это пищу. Как вор, жадный до еще одной клубники, хотя его живот уже был полон.
– Я знаю, кто ты такой, – сказала Кэрис, смотря на него в упор.
В ванной Марти услышал ее слова. «Глупо, – подумал он, говорить ему это».
– Я знаю, что ты сделал.
Дымчатые глаза Европейца расширились.
– Ты никто, – заговорила девушка. – Ты просто солдат, который встретил монаха и задушил его во сне. Что ты сделал такого, чем можешь гордиться? – Яростно бросала она ему в лицо. – Ты никто! Никто и ничто!
Он протянул руку, чтобы схватить ее. Она обежала вокруг карточного стола, но он отшвырнул его – карты рассыпались по полу – и поймал ее. Его рука, как громадная пиявка, присосалась к ее руке, вытягивая кровь и отдавая только пустоту, только бесцельную тьму. Он снова был Архитектором ее снов.
– Боже, помоги мне, – задыхаясь прошептала она. Ее чувства рушились и серая масса потоком заполняла их место. Он вырвал ее из ее тела одним наглым движением и поместил ее в себя, отпустив оболочку, которая упала на пол рядом с перевернутым карточным столиком. Он оттер губы тыльной стороной ладони и взглянул на евангелистов. Они стояли в дверном проеме, уставясь на него. Его тошнило от собственной жадности. Она была внутри его – вся целиком, – и этого было слишком много. И святые еще портили все дело, глядя на него, как будто он был чем-то отвратительным, у темноволосого дрожала голова.
![Клайв Баркер - Племя тьмы [Авт. сборник]](/uploads/posts/books/85673/85673.jpg)
