Нэнси Коллинз - Самое темное сердце (ЛП)
Блэкхарт остановил её холодным, как снег, взглядом.
– Там, куда ты собралась, ребенку места нет, – ровно сказал он. – Отдай мне мальчика.
Она сделала шаг от него, её голос стал острее лезвия.
– Я пойду с тобой по собственной воле, но только если ты оставишь моего сына в покое!
Блэкхарт презрительно усмехнулся, резко, как разбитое стекло.
– Детка, ты и так моя, и не важно, каким образом.
– Ты сам сказал, что будет лучше, если я захочу пойти.
Черты Блэкхарта потеряли свою чудовищность, в один миг приняв сходство с человеческими.
– Ты права, моя дорогая. Я предпочел бы, чтобы ты сдалась по своему собственному желанию. Это всё сделает для меня гораздо проще.
– Тогда дай мне слово, что ты ничего не сделаешь Джеку.
– Какое беспокойство, – сказал Блэкхарт, прищелкнув с укором языком.– Значительно больше, чем когда-либо выказывал бедный Фрэнк.
– Он знал, во что ввязался.
– Да ты что?
Блэкхарт взглянул на меня, потом на мою мать.
– Очень хорошо, Глория. У тебя есть моё слово, что я ничего не сделаю мальчику. А теперь отпусти этого плохо воспитанного ребенка и иди ко мне, женщина.
Я заревел, когда мать поставила меня на пол. Я не желал отцепляться от неё, и она была вынуждена с трудом отрывать мои пальцы от своей кофточки. Она стерла слезы с моих щек и пригладила волосы. Я запомнил её последние слова, которые она сказал мне:
– Тише, милый. Не плачь.
Эстес молчал достаточно долго, чтобы сделать глубокий вдох. Он боролся за контроль над собой пятилетним, скрытым глубоко внутри него.
– Следующая вещь, которую я увидел, был свет, бивший мне в глаза, и ещё мужчины и женщины в одинаковых белых костюмах надо мной. Хотя я никого из них не знал, но они все казались мне знакомыми. А потом я заметил, что мое тело… изменилось. Оно стало как-то выше, крупнее, больше… волосатей.
Это было за несколько дней до того, как доктор Морриси сообщил новость о том, что последние 10 лет я провел в кататоническом ступоре. В лучшие моменты этого десятилетия мои зрачки реагировали на свет, но я не реагировал ни на визуальные стимулы, ни на попытки со мной говорить. Если меня вели за руку, я мог идти. Если к моему рту подносили еду, я ел. Когда к губам подносили соломинку, я пил. Но оставив в стороне мои собственные художественные излияния, всё, что я делал, это сидел и пристально смотрел, не обращая внимания на то, что меня окружало, равнодушный к условиям моего содержания, словно кукла с пульсом.
Моё возвращение в мир живых было ожидаемым результатом экспериментальной лекарственной терапии доктора Морриси, который наблюдал за моим выздоровлением. Мне многое нужно было нагнать. В конце концов, я закрыл глаза воспитанником детского сада, а когда открыл их, мне исполнилось 15 лет.
Доктор Морриси держал меня отдельно от других пациентов, пока меня подвергали целой серии тестов, чтобы проверить вижу я или нет – у меня были длительные неврологические проблемы во время моего «отступления из реальности», как он это назвал. Однако, к удивлению всех, я был чрезвычайно активен, кроме того, я отстал в социальных и учебных навыках. В конце концов, я пошел в первый класс.
Хотя я очнулся со всеми моторными функциями и умственными способностями в целости и сохранности, в памяти по-прежнему оставались провалы. Я знал, что мое имя Джек Эстес, моих родителей звали Фрэнк и Глория, однако, я не мог вспомнить события, которые привели к моему впадению в ступор.
– Я знаю, что это за чувство, – заметила Соня, её голос звучал с сочувствующим пониманием. – После того, как на меня напали, меня нашли лежащей в канаве. На операционном столе я умерла на несколько минут, но они снова запустили моё сердце и сделали полное переливание. Я была в коме около года. Когда я проснулась, я была как будто пустой. Я ходила и повсюду искала вещи, которые могли бы меня заполнить. И все время была в постоянном страхе, что кто-нибудь разгадает мою хитрость и объявит меня обманщицей.
Эстас позволил себе маленькую, облегченную улыбку.
– Я чувствовал то же самое! Точно! Меня дезориентировала неожиданно появившаяся возможность смотреть взрослым в глаза – вместо того, чтобы видеть кран над головой, смотреть на него сверху. И все вокруг вдруг стало в пределах моих рук и размеров, удобных для использования. Было так много разных притирок, которые обычно происходят, пока ты постепенно растешь, и никто не замечает, как их на самом деле много. Но в моем случае это было, как будто я вырос на десять лет сразу за одну ночь.
Я продолжал спрашивать доктора Морриси про своих родителей. Он боялся, что я снова могу впасть в ступор, если узнаю правду, поэтому он говорил мне, что с ними всё в порядке, но они живут в другой стране. После постоянных двухнедельных расспросов, во время осмотра, доктор Морриси, наконец, сказал мне, что мой отец мертв, а мать считается пропавшей без вести, но, предположительно, тоже мертва.
Когда мне рассказали о смерти родителей, я плакал, как маленький ребенок, которым был, а не как мальчик-подросток, которым стал. Потом доктор Морриси спросил меня, помню ли я, что случилось с моей мамой. Следующее, что я знаю – медбратья оттащили меня от него. Каждый предмет мебели в его офисе, исключая, может быть, стол, был разбит в щепки. Мне дали успокоительное и закатали в смирительную рубашку.
После этого меня опять поместили в палату. Это было странно. Я не был типичным клиентом дурки, как все остальные. Большинство пациентов воняли прокисшим молоком, ссались и на весь мир смердели немытым телом. И самым странным из всего этого было то, что все вокруг – и психи, и умственно отсталые, и даже сиделки знали моё имя, но я не знал никого из них.
Используя гипноз, доктор Морриси пытался задействовать мои скрытые воспоминания, надеясь обнаружить, что запустило такую сильную реакцию. Пока я был под воздействием пентотала натрия, я рассказал доктору ту же самую историю, что только что поведал вам. Но доктор Морриси решил, что Блэкхарт был проекцией моих негативных эмоций и, кроме того, моего отца, который, как он был убежден, убил мою мать прежде, чем совершить самоубийство у меня на глазах. Это все было защитным механизмом, созданным незрелым разумом, не справившимся с ужасом, которому я стал свидетелем.
Чем сильнее я хотел верить предположению доктора Морриси, тем сильнее в глубине своей души убеждался, что он ошибается, а я прав. Неважно, как часто доктор Морриси пытался объяснить мне суть моей истории, я отказывался принимать его версию событий. Наконец, он смирился и прописал мне электрошок, надеясь, что это разрушит моё «устойчивое вампирское заблуждение».
