Лариса Петровичева - Крылья ветров (сборник)
«Увы», – коротко ответила Настя. Что расписывать, и так всё понятно… Не судьбец, как говаривал, бывало, Саша. И где он теперь, как легли его карты… Она не знает, да и зачем ей знать?
«Мне жаль, – написал Зонненлихт. – В самом деле жаль. Я потом спускался вниз, даже в костюмерную заходил. Но тебя там не было, и я подумал, что ты успела уйти».
– Правда? – вымолвила Настя вслух. Голос перехватило, в горле вспух огромный влажный ком. – Правда?
Какое это теперь имеет значение?
«Не судьба, Антон Валерьевич, – отписала она. – Просто не судьба. Спасибо вам».
* * *Ночью шёл дождь. Настя проснулась от стука капель по стеклу, села в постели и долго смотрела за окно. Чей-то голос сказал ей: началась весна. А ведь когда-то она боялась, что не сможет пережить эту зиму. И вот зима умирает, а Настя жива – будет шлёпать завтра по лужам в магазин за немудрёной снедью и дешёвыми сигаретами – Зонненлихт прав, и пора начинать курить… Жизнь продолжается.
– Весна, – сказала Настя и повторила: – Весна…
* * *Праздники Настя провела в молчаливом спокойствии одиночества. Никто не звонил, никто никуда не звал, и впервые за долгое время Настя поняла, что ей некуда спешить. На улице шёл дождь, стремительно пожирающий грязные сугробы, по оттаявшему асфальту лилась вода, и Настя понимала, что единственный человек, с которым ей хотелось бы разделить своё одиночество, в последний раз встретился с ней в Пьяной дырке и попрощался навсегда.
Вечерами она сидела в кресле возле телевизора, который лениво перебирал каналы, но мысли её были далеко, и если бы Настю вдруг окликнули, то она наверняка бы не услышала, или не подумала, что обращаются именно к ней. Но о чём она думала – этого никто не сумел бы сказать.
В институт Настя вернулась спокойная, умиротворённая и умело накрашенная. Сев за последний стол, она раскрыла тетради и принялась списывать практическую по культурологии.
* * *К середине дня обнаружилось, что третьей пары не будет: Зонненлихт пропал неведомо куда. Замдекана Симонянц, прозванная за вечную невозмутимость и сонное спокойствие Улиткой, сказала, что заменить его пока некем, так что группе предлагается позаниматься своими делами, но ни в коем случае не сбегать с последней пары, ибо это для них добром не кончится.
– Светлана Гариевна, а почему английского не будет? – спросила Юлька. Симонянц посмотрела на неё из-под очков мудро и понимающе.
– Потому что не будет, – ответила она грудным, хорошо поставленным голосом оперной певицы и неторопливо отправилась в деканат.
– На хрен, это знаете где? – сказал Игорь и адресовал деканату оттопыренный средний палец. – Вот и ступайте, не пойду я на социологию.
– Ну правильно, а кто пойдёт? – спросила Юлька. – Мне вообще сегодня надо в главный корпус, и допоздна.
Настя хмуро рассматривала доску объявлений. Сейчас выяснится, что у всех на последней паре находятся неотложные дела, и идти придётся ей одной. А аспирант потом застегнёт портки и скажет что-нибудь вроде: передайте группе, что к следующему занятию надо законспектировать весь учебник. В том, что будет именно так, она и не сомневалась.
– Я не пойду, – томно сказала Тати Крапивенцева. – Я в прошлый раз была, и в позапрошлый, надо же и пропустить когда… И потом, чего мне тут околачиваться, когда автобус через полчаса.
Рассудив так, Тати быстренько навострила лыжи в сторону автовокзала. Настя обернулась за помощью к Игорю.
– Блин, чувак! Это вообще не по-товарищески.
– Что именно? – деловито спросил Игорь, заматывая шею шарфом. Группа разбегалась, словно тараканы, выпущенные из банки: вниз, вверх, в разные стороны.
– Меня одну бросать.
Игорь хмыкнул.
– Кто тебя бросает? Иди домой, не отрывайся от коллектива.
С этими словами он закинул за спину рюкзак и был таков. «Вашу мать, – подумала Настя и поплелась на выход, искренне желая не попасться никому из преподавателей на глаза. Домой так домой.
На улице было тепло и сыро. Шёл дождь, под ногами хлюпало; Настя прыгала по лужам и думала, что, по большому счёту, жизнь не так уж и плоха. Всегда наступает весна, хотим мы этого или нет. Всегда за летом наступает осень, вне зависимости от наших желаний. И за всеми неприятностями непременно последует что-нибудь хорошее. Жизнь ведь как зебра: чёрная полоса сменяется белой…
А потом появляется задница, и её появление неминуемо. Настя прочувствовала это окончательно, когда свернула за угол, поскользнулась и влетела с ювелирной точностью… ну конечно, в Зонненлихта – и сшибла его прямо в вековую лужу.
Со стыда ей захотелось утонуть прямо тут, в грязной талой воде. Зонненлихт обжёг её мрачным взглядом, встал из лужи и спросил:
– Интересно, как же вы тормозите, когда меня нет?
Настя ощутила, что краснеет.
– Простите… Я не нарочно, тут просто…
– Тут просто побег с практики, вижу, – хмуро произнёс Зонненлихт, отряхивая полу дорогущего пальто. – Там уже никого, я так понимаю?
Настя шмыгнула носом и кивнула.
– Нам Симонянц сказала…
– Попутала всё ваша Симонянц, – проворчал Зонненлихт. – Как обычно, впрочем. Ну да ладно, шагайте.
Но отойти Настя уже не смогла. Потому что посмотрела в глаза Зонненлихту: бледно-зелёные, холодные, жёсткие, с крохотной точкой зрачка. Посмотрела и увидела…
Давит. Почему так тяжело, почему трудно дышать?
С невероятным усилием он открыл глаза. Было темно, и сперва он испугался, что ослеп. Впрочем, прошло немного времени, и он понял, что видит: просто в помещении, гулком и выстуженном, темно.
На грудь давило. Хотелось лежать во мраке и не шевелиться. Но он почему-то знал, что должен встать. Должен, хотя это и трудно настолько, что кажется тринадцатым подвигом Геракла. Встать, встать, встать…
Оказалось, что он лежал на чём-то металлическом – абсолютно голый и беззащитный перед мраком. Босые ступни коснулись ледяных плиток пола; его основательно качнуло, но он смог сделать шаг.
«Встань и иди, – тихо сказал ему кто-то. – Дальше будет легче».
* * *Рабочий день в клубе «Двери в небо» – самом этническом заведении Турьевска – начался с того, что директор лично устроил администратору разнос. Администратор – худенькая блондинка с огромным ртом и растрёпанной косой, полгода как из культпросветучилища – боялась всего на свете, а уж перед директором, мужчиной громадного роста и широченными плечами, которого проще представить на ринге, чем в пафосном клубе, она просто-напросто трепетала. И вовсе не в фигуральном смысле: распекая её на все корки, директор с каким-то плотоядным удовольствием видел, как дрожат её губы и трясутся пальцы.
