Стивен Кинг - Иерусалемов Удел
А в следующий миг из провала выплеснулась гора серой, пульсирующей плоти. Кошмарной волной всколыхнулся смрад. Наружу неодолимо хлынула вязкая, пузырчатая, студенистая масса, чудовищная громада, исторгнутая, казалось, из самых недр земли. И однако ж в миг леденящего прозрения, людям неведомого, я понял, что это лишь одно-единственное кольцо, один сегмент кошмарного безглазого червя, что много лет таился в темных пустотах под проклятой церковью!
Книга загорелась, запылала у меня в руках; Тварь беззвучно завопила, нависая надо мной. Удар вскользь пришелся по Кэлвину — его отшвырнуло через всю церковь точно куклу со сломанной шеей.
Тварь осела — втянулась обратно, остался лишь громадный, развороченный провал в обрамлении черной слизи; пронзительный, мяукающий звук постепенно угасал, поглощался колоссальными расстояниями — и наконец смолк совсем.
Я опустил глаза. Книга обратилась в пепел.
Я захохотал, затем завыл, как раненый зверь.
Последние остатки рассудка меня покинули. Висок сочился кровью. Сидя на полу, я вопил и бормотал нечто нечленораздельное в этой полутьме, а Кэлвин, недвижно распростертый в дальнем углу, глядел на меня остекленевшим, исполненным ужаса взглядом.
Понятия не имею, как долго я пробыл в этом состоянии. Словами такого не расскажешь. Но когда ко мне вновь вернулась способность мыслить и действовать, вокруг меня уже пролегли длинные тени и сгустились сумерки. Краем глаза я заметил какое-то движение — движение в проломе в полу притвора. Из-под расколотых половиц на ощупь просунулась чья-то рука.
Сумасшедший хохот застрял у меня в горле. Истерика сменилась обескровленным оцепенением.
С жуткой, мстительной неспешностью из тьмы поднялась изломанная фигура, полуистлевший череп уставился на меня. По лишенному плоти лбу ползали жуки. Истлевшая ряса липла к раскосым впадинам прогнивших ключиц. Жили лишь глаза: красные, безумные провалы с ненавистью взирали на меня, и читалось в них не только помешательство — но бессмысленность прозябания на нехоженых пустошах за гранью Вселенной. Оно пришло забрать меня вниз, во тьму.
С пронзительным криком я обратился в бегство — бросив тело моего верного друга в этом кошмарном месте. Я мчался сломя голову, пока воздух не взбурлил магмой в моих легких и в мозгу. Мчался, пока не оказался вновь в этом оскверненном, одержимом злыми силами доме и в своей комнате, где и рухнул без чувств и пролежал как мертвый вплоть до сегодняшнего дня. Мчался что есть духу, ибо даже в своем невменяемом состоянии разглядел в этих жалких останках ожившего трупа — семейное сходство. Но не с Филипом и не с Робертом, чьи портреты висят в верхней галерее. Этот прогнивший лик принадлежал Джеймсу Буну, Стражу Червя!
Он живет и по сей день — где-то в извилистых, бессветных подземных ходах под Иерусалемовым Уделом и Чейпелуэйтом; жива и Тварь. Спалив книгу, я помешал замыслам Твари, но есть ведь и другие списки.
Однако ж я стою у врат, и я — последний из рода Бунов. Во имя всего человечества я должен умереть… и навсегда разорвать связь.
Я ухожу в море, Доходяга. Мое путешествие, как и моя история, закончилось. Да хранит тебя Бог, да дарует тебе мир и благодать.
Чарльз. * * *Эта необычная подборка бумаг со временем попала в руки мистеру Эверетту Грансону, которому и была адресована. По всей видимости, в результате нового приступа мозговой горячки (а злополучный Чарльз Бун уже один раз переболел ею сразу после смерти жены в 1848 году) бедняга лишился рассудка и убил своего спутника и преданного друга, мистера Кэлвина Макканна.
Записи в дневнике мистера Макканна — это не более чем прелюбопытная подделка, вне всякого сомнения, состряпанная Чарльзом Буном в доказательство своих собственных параноидальных галлюцинаций.
Чарльз Бун заблуждался по меньшей мере дважды. Во-первых, когда деревушку Иерусалемов Удел «открыли заново» (я, разумеется, использую эти слова исключительно как исторический термин), на полу в притворе, пусть и прогнившем, не обнаружилось никаких следов взрыва или серьезных повреждений. И хотя старые скамьи и впрямь были опрокинуты, а некоторые окна — выбиты, это все можно списать на вандализм окрестных жителей за многие годы. Среди старожилов Угла Проповедников и Тандрелла действительно ходят вздорные слухи насчет Иерусалемова Удела (возможно, именно эта безобидная народная легенда в свое время и направила мысли Чарльза Буна в нездоровое русло), но никакого отношения к делу они не имеют.
Во-вторых, Чарльз Бун — не последний в роду. У его деда, Роберта Буна, было по меньшей мере двое внебрачных детей. Один умер во младенчестве. Второй принял имя Буна и обосновался в городе Сентрал-Фоллз штата Род-Айленд. Я — последний из потомков этой боковой ветви Бунов; троюродный брат Чарльза Буна в третьем поколении. Эти бумаги находятся в моем ведении вот уже десять лет. Я решил их опубликовать в связи со своим переездом в Чейпелуэйт, родовое поместье Бунов. Надеюсь, что читатель посочувствует обманутой, заблуждающейся душе бедного Чарльза. Насколько я могу судить, он был нрав лишь в одном: усадьба и в самом деле остро нуждается в услугах экстерминатора.
Судя по звукам, в стенах кишмя кишат крупные крысы.
Подписано:
Джеймс Роберт Бун.
2 октября 1971 г.
Примечания
1
Рассказ впервые опубликован в сборнике «Ночная смена» («Night Shift») в 1978 г.
2
Инкриз Мэзер (1639–1723) — пуританский священник, сыграл значимую роль в управлении британской колонией Массачусетского залива и, в частности, в знаменитом процессе «Салемских ведьм».
3
Анна Радклифф (1764–1823) — английская романистка, одна из основательниц так называемого романа ужасов, или готического романа.
4
Мф 5:5. — Примеч. перев.
