Бентли Литтл - Незаметные
Гейб. Мой предшественник. Он был не только дружелюбен и популярен, он еще был хорошо организованным и умелым работником.
– Спасибо, – сказал я Коннору.
– Всегда пожалуйста.
Я облизал губы. Впервые у меня был нормальный контакт с товарищем по работе, и больше всего на свете я хотел бы его продолжить. Я хотел бы построить что-то на этом хрупком фундаменте, завязать какие-то отношения с Коннором. Но я не знал, как. Я мог попробовать продолжить разговор, может быть. Я мог бы спросить его, над чем он работает. Я мог попытаться начать разговор о чем-нибудь, к работе не относящемся.
Но я этого не сделал.
Он отвернулся к своему терминалу, а я пошел к себе в офис.
Позже я увидел Коннора во время перерыва у автомата с кока-колой, и я ему улыбнулся и помахал рукой, но он не заметил меня, отвернулся, и я, озадаченный, быстро выпил свою баночку и ушел.
Во время ленча я видел, как Коннор уходит с Пэм Грин. Они меня не видели, и я стоял и смотрел, как они уехали на лифте вниз. Я стал бояться времени ленча, начав осознавать тот факт, что я всегда ем его один. Я бы предпочел работать восемь часов подряд и уходить на час раньше вообще без ленча. Мне не нужны были эти шестьдесят минут каждый день, чтобы вновь убеждаться, как относятся ко мне товарищи по работе. И без того сама работа меня достаточно угнетала.
Что угнетало меня еще больше, так это тот факт, что все – все без исключения – ходили на ленч с кем-то. Даже такой, как Дерек, которого, насколько я мог судить, почти никто не переваривал, тоже ходил на ленч с одним типом с четвертого этажа, приземистым и похожим на жабу. Только я был один. Секретарши, которые мило общались со мной в рабочие часы, вежливо прощались и делали мне ручкой, уходя на ленч, даже не позаботившись спросить, не хочу ли я пойти с ними. Они думали, что у меня небось есть с кем пойти на ленч.
Небось не было.
Какова бы ни была причина, меня не замечали, не приглашали, предоставляя самому себе.
Секретарши, я должен признать, обращались со мной лучше всех других. Хоуп, секретарша нашего отдела, например. Она была спокойной, доброжелательной – вечный стереотип общей бабушки, и каждый день она приветствовала меня дружелюбной улыбкой и сердечным: «Привет!» В пятницу она спрашивала меня о планах на уик-энд, по понедельникам – что из этих планов вышло. Каждый вечер, когда я уходил, она говорила мне «до свидания».
Разумеется, точно так же она обращалась с каждым сотрудником отдела. Она разговаривала со всеми, казалось, всех любит, но от этого ее интерес ко мне не становился менее подлинным или меньше для меня значил.
Точно так же и Вирджиния с Лоис, стенографистки, вели себя со мной достойно, в той дружелюбной манере, в которой они отделяли себя от всех сотрудников в нашем отделе.
Или во всем здании.
Охранник в вестибюле по-прежнему меня не замечал, хотя он был весело-фамильярен с каждым входящим в двери «Отомейтед интерфейс».
Я продолжал выдавать Джейн нейтральное описание моих рабочих дней. Я говорил ей о том, как меня злит Стюарт, жаловался на более крупные проблемы, но свои ежедневные трудности, неумение вписаться в круг товарищей по работе, ощущение социального остракизма я хранил при себе.
Этот крест нести мне.
Через неделю после того, как я разослал компьютерные руководства, в мой офис вошел Стюарт, размахивая голубой бумажкой служебной записки. У меня был перерыв, и я читал «Тайме», но Стюарт шлепнул бумагой поверх моей газеты.
– Прочтите! – потребовал он.
Я прочел. Это была записка от главного бухгалтера с просьбой, не можем ли мы прислать еще один экземпляр руководства, поскольку бухгалтерия недавно получила новый компьютерный терминал. Я поднял глаза на Стюарта.
– Ладно, – сказал я. – Сделаю еще одну копию и отошлю им.
– Плохо! – возразил Стюарт. – Начнем с того, что вы должны были им послать нужное число экземпляров.
– У меня был только список рассылки Гейба, – ответил я. – Я не знал, что у них еще один компьютер.
– Это ваша работа – знать. Вы должны были спросить начальников всех отделов, сколько экземпляров им нужно, а не полагаться на устаревший список. Вы напортачили, Джонс.
– Прошу прощения.
– Просите прощения? Это бросает тень на весь отдел! – Он взял записку. – Я покажу это мистеру Бэнксу. Пусть он решает, как следует с вами поступить. Тем временем передайте в бухгалтерию еще одно руководство со всей доступной вам скоростью.
– Сделаю, – ответил я.
– Уж постарайтесь.
Весь дальнейший день пошел под откос.
И дома лучше не стало. Когда я приехал, Джейн готовила гамбургер с овощами и смотрела старый повтор «Армейского госпиталя». Гамбургер с овощами я всегда терпеть не мог, но никогда ей этого не говорил, и это было не то, до чего бы она сама могла догадаться.
Подойдя к телевизору, я переключил канал. «Армейский госпиталь» мне нравился, но я был сдвинут на новостях, и если я приезжал домой вовремя, то любил их смотреть. Я нервничал, если не знал, что делается в мире, какие где катастррфы, но Джейн такие вещи совсем не беспокоили. Даже когда крутили новости, она обращала внимание только на обзор фильмов, и предпочитала смотреть повторы старых фильмов по кабельному.
Это было причиной многих стычек.
Она знала мое положение, знала, что я чувствую, и я не мог подавить мысли, что ее выбор сегодняшней телепрограммы был прямой провокацией, попыткой меня подстегнуть. Обычно, когда я приезжал домой, по телевизору были новости. То, что она не включила их сегодня, мне казалось просто пощечиной.
Я попер на нее:
– Почему новости не включила?
– У меня сегодня был тест, и я устала. Хотела что-нибудь легкое посмотреть, чтобы меня не заставляли думать.
Я понял, что она чувствует, и тут бы мне и бросить это дело, но я еще был заведен от Стюарта; наверное, мне надо было на ком-нибудь это сорвать.
И мы сцепились.
Ссора оказалась нешуточной, чуть до драки не дошло. Потом каждый из нас извинился, говорил, что сожалеет, мы обнялись, поцеловались и помирились. Она ушла в кухню кончать готовить обед, я остался в гостиной смотреть новости. Я сбросил туфли и лег на диван. Потом сообразил: я ей не сказал, что люблю ее. Мы помирились, но я ей не сказал, что люблю ее.
Она тоже не сказала, что любит меня.
Я задумался. Я в самом деле ее любил, и знал, что и она меня любит, но мы этих слов никогда не говорили. То есть вначале говорили, но довольно странно. Я ей сказал, что люблю ее, но не был в тот момент уверен, что говорю то, что думаю. Говорил, но слова эти были банальны и затерты, чуть ли не фальшивы. В первый раз это была скорее надежда, чем признание факта, и до сих пор мои чувства не изменились. Бывали приливы радости или облегчения и какое-то неясное ощущение неловкости, будто я ей солгал и боюсь, что она это обнаружит. Я не знаю, что чувствовала она, но для меня «любовь» было словом переходного периода, вполне приемлемым, чтобы перевести отношения парня и его девчонки в отношение живущих вместе любовников. Оно было обязательным, это слово, хотя и не обязательно правдой.
