Pferd im Mantel - Колокола обречённых. Ч.1: Очищение молитвой
Поднялся отец Паисий:
— Всё верно говоришь, Пётр Василич. Это теперь важнейший вопрос. Что сам скажешь — чувствуешь в себе силы Совет возглавить?
— Дык не в том вопрос — есть или нету. — развёл руками Русков. — В другом дело: а кто кроме меня? Назовите такого.
— Я считаю — нехай Пётр Василич старостой. — встал с кепкой в руке старик Колычев. — А мы всем миром постараемся.
Совет загудел, люди заспорили. Фёдор дожевал последний пирог и запил остатками молока.
«Русков пусть старшим! За него стоим!» — галдели люди с мест.
— Так не решим! — поднял руку отец Паисий. — Кто против кандидатуры Петра Василича — пусть скажет. — Повисла тишина.
Оглядев собравшихся, Русков кивнул:
— Ладно. Раз доверяете — постараюсь не подвести. А коли так, то вот первое дело такое: надобно весь народ на Селе и по деревням переписать. Знаю, приезжие все регистрировались вроде. А где теперь искать? — занимались-то этим Гришины люди. А они теперь все… Думаю, перепись провести надо заново. Вроде как, больше-то уж и не появляются новые люди. Пора подвести итог — сколько народу у нас. Это надо сделать, чтобы ясно понять — как кормить всех и как на работу поставить. А вот и другое предложение: провести обратно коллективизацию.
На эти слова Рускова в комнате поднялся гомон, ропот. Как — обратно в колхоз?! Спор возник, словно торнадо — в клубах дыма, в лучших традициях Григориева правления, невзирая на присутствие духовных во главе с Настоятелем, в ход пошли все аргументы, сдобренные криком, руганью промеж собою, матом. Уже одно слово — «коллективизация» — била по головам сельчан, стойно молота. Хотя, если взять вот так, и спросить каждого — а что конкретно ты можешь о колхозе сказать критичного, только аргументировано давай, без эмоций — мало что конкретного каждый смог бы сказать. Русков понимал, какую бурю вызовут его слова, потому и выдал — как на духу; а теперь сидел на своём месте, не вслушиваясь в словесную бурю, и делая вид: ох, хорошо знал старик своих земляков! Ругались, спорили до усрачки — минуло минут сорок, и свеженазначенный староста взглянул на часы, грузно поднялся, хлопнув по столу кулаком:
— Ну, полно. Выпустили пар — и добре. — останавливая рукою шторм негодования присутствующих, спокойно, задавая тон будущим своим словам, продолжил Русков. — Теперь спокойно послушайте, а коли будет что сказать, когда закончу — тогда и скажете. А ругань нам тута ни к чему — дело надо делать — и делать споро — а не грех умножать.
Духовные закивали, за ними и остальные утихомирились.
— Смотрите, братцы, что у нас. Пока, слава Богу, с голоду никто не помирает — народ у нас вдумчивый, запасливый. Худо — бедно, нонешний урожай с полей да огородов собрали — кажный свой. Зиму переживём вроде, кажется по-перву. А тока это не так, родимые. Вона, гляньте — сколько пришлых людей на Селе да по деревням обретается. Ить, прости Господи, с голой жопой почти кажный к нам явились — а кушать-то надо. Ну, ладно, поделиться сосед с соседом — вот тебе картошечка, на тебе лучка. А сам перемогётся ли?! Ить сколько народу убыло нашего?! Считай, в кажной семье потеря! Хорошо тем, у кого мужик в доме — али два: вскопают, посадят, приберут. А тем, у которых нету?! Али тем, у кого ни кола ни двора — на постое кто?! Что ж, пускай голодуют? А и то сказать: пришлые-то, оне, в основном городские будут — нашего-то, деревенского навыка к жизни да к земле нету у них. Что ж мы, нехристи получаемся? Как-то это нехорошо звучит в свете последних событий. Или вот: вон у мужика трактор. Придёт сосед: вспаши десятину, родной. А тот ему: поди, мой трактор, солярки нет, запчастей нет — буду беречь до последнего; сам как-то перемогись. А коли Староста спросит — что, тоже — поди на три буквы, старик?! Нет, братцы. Не то время ужо на дворе: в одно рыло да сам-сам ужо никак не можно жить будет. И зима нонешняя это всё покажет. И придём в весну худые, разорённые — кто голодный, а кто обозлившись…
Нет, братцы — всё это нам не надоть. Прошло время кспириментов — надо на раз, крепко жизнь ставить таперича. Потому ещё раз говорю вам — коллективное хозяйство надо устанавливать. А делать так:
В первую голову, переписать людей всех и познать кто на что сгож, чтобы на верную работу человека поставить, а не так: как кому нравится. Вон, трактористы все с ружьями и косами по селу бегают — а надоть, чтоб было так? Кажный при своём месте, при своём труде должон быть. Тракторист — паши, агроном — сей, доярка, там или кто — при скотине. Правильно я говорю?
Люди, тихо и внимательно слушавшие своего старосту, закивали.
Во-вторых, всю технику, какая у кого есть — в сельский МТС. И топливо всё — туда же. Во главе поставить человека знающего, дельного. Чтобы техника в порядке была и люди при делах. Опять же — бригаду ремонтную создать, чтобы следить за ней. И довольно на машинах да мотоцикелях по полям гонять — ужо кончится бензин да солярка, а новой-то не делают. Что тогда?! Как думаете?
Совет загудел, соглашаясь.
— Вот, достучался до вас старик, слава Создателю. — улыбнулся Русков. — Тянуть с этим неча — завтра же указом доводим до населения. Токо вот кого к этому поставить? Как считаете? Есть кандидатуры?
— Чё тут думать — Ваську Сипаева и старшим. — махнул рукой поднявшийся Парат. — Технику знает, опытный механизатор.
— Сипаева?! Да ты в своём ли уме, Валерка?! — высунулся из-за спин стоявших, плюгавенький мужичонка в телогрейке и кирзовых сапогах — полевой бригадир, из кушалинских. — Он-то быстро всё пропьёт и ещё должон останется! Нашёл кандидатуру — Сипай алкаш, каких не видывали! А тут трезвый мужик нужон!
— Дык а кто тогда? — развёл руками Парат.
— Извините, если встряну? — приподнялся Фёдор, до этого внимательно слушавший всё, что говорилось на Совете. — Я человек вроде новый, а может, оно и к лучшему. Вот, есть человек у меня. И не чужой вроде: сам с Твери, в дедовом доме в Кушалино живёт. Саша Волков — молодой, напористый, голова, руки — всё при нём. Бригадиром в техсервисе работал, до того, как… Без дела сидит, мается. Мы, грешным делом, с арининской лесопилки генератор с велешинскими мужиками умыкнули — с Гришей скандал вышел — так он быстро его в дело запустил. Подумайте…
Люди, выслушав Фёдора, принялись перешёптываться — спрашивать друг у друга, о ком это говорит Срамнов? Вес его слова невелик — даром, что детство провёл на Вельшине. Всё равно чужой, весь чужой. А что хуже того — московский. Однако, неожиданно, предложением заинтересовался Русков:
— Молодой, говоришь? — переспросил он Фёдора.
— Ну, моего возраста или чуть младше. — пояснил тот.
— А пусть зайдёт завтра — потолкуем. — и, обведя присутствующих взглядом, спросил. — Ну, что братцы — ещё кандидаты есть???
