Вера Крыжановская-Рочестер - Дочь колдуна
В конюшнях Горок были великолепные запряжки, и пара молодых лошадей резво неслась, несмотря на разбитую дорогу; а кучер был надежный и на него можно было положиться. Они въехали в чащу густого леса, и в тени вековых деревьев стало совершенно темно. Кучер сдержал немного лошадей, как вдруг те бросились в сторону, заржали и стали на дыбы.
Внезапно выведенный из задумчивости Масалитинов выпрямился и, опустив стекло, хотел спросить, что случилось, как вдруг при красноватом свете каретного фонаря увидел высокую черную фигуру человека, который вынырнул точно из бывшего у дороги оврага и, вероятно, прятался за деревом.
– Дайте мне, пожалуйста, местечко в вашем экипаже; гроза застигла меня в лесу, – прокричал в эту минуту знакомый, но заглушенный страшной бурей голос.
И незнакомец очутился около кареты.
– А! Это вы, Михаил Дмитриевич? Я граф Фаркач.
При этом имени Масалитинову стало неприятно; ему очень хотелось спросить, по какому случаю очутился он в такую непогоду один в лесу; но какая бы ни была причина, она не давала ему права сказать: «Убирайтесь, я не желаю принимать вас в свой экипаж; вы мне неприятны, и я считаю вас колдуном». Из простой вежливости следовало согласиться, и граф был уверен, очевидно, в согласии его, потому что, не ожидая даже ответа, отворил дверцу кареты и легко вскочил в экипаж.
Все время кучер с величайшим трудом сдерживал лошадей, которые бросались и становились на дыбы; но как только захлопнулась дверца, лошади бешено помчались, так что кучер и лакей думали, что они закусили удила. Масалитинова тревожила такая быстрая езда, но он вполне доверял кучеру. Он повернулся к графу, намереваясь выразить удивление по поводу его настоящего положения, но слова застыли в горле, и его ошеломил ужас. Вокруг готовы Фаркача мерцал широкий зеленоватый свет, который озарял бледное лицо, искаженное усмешкой и скалившее зубы. Бледными, словно восковыми руками, Фаркач делал над ним пассы, а он чувствовал такую тяжесть, точно его придавила скала, и ледяной холод сковывал его тело. Потом острая боль защемила сердце, дыхание захватило, и он лишился чувств.
Бешено мчавшиеся лошади вынесли наконец карету из леса, и кучер увидел в темноте неясные силуэты двух скакавших им навстречу всадников. В эту минуту одна из лошадей бросилась в сторону, споткнулась и свалилась в овраг, а другая тоже упала, и только стоявшее у дороги дерево помешало экипажу свалиться в овраг; кучер же и лакей были отброшены силой толчка на несколько шагов.
Всадники поспели к месту катастрофы и быстро соскочили на землю; то были Ведринский и адмирал. Первый бросился к карете, а Иван Андреевич старался поднять кричавшего и стонавшего кучера. Но едва Георгий Львович отворил дверцу, как отскочил: из кареты вырвалась черная студенистая масса, задела его, и, обдав ужасным, удушливым трупным запахом, исчезла в темноте. Ведринский осветил электрическим фонарем внутренность кареты и увидел, что Масалитинов замертво лежал на подушках. В эту минуту подошел адмирал.
– Кучер серьезно ранен, – сказал он, помогая вытащить Масалитинова из экипажа.
Иван Андреевич вынул из кармана флакон и кусок полотна, которым отер лицо и руки Михаила Дмитриевича, а потом дал понюхать из флакона, положил на его грудь крест и произнес несколько формул.
В это время Ведринский помогал уцелевшему лакею поднять лошадь и обрезать постромки, удерживавшие ту лошадь, которая упала в овраг и, по-видимому, сдохла.
– Сам черт забрался в карету и гнал несчастных коней. Никогда ничего подобного не случалось со мной, – говорил лакей, крестясь, а он был сильный и бесстрашный молодец, служивший в солдатах и в одиночку ходивший на медведя.
Глухой возглас Масалитинова, открывшего глаза, заставил Жоржа подойти к нему. Бледный и шатаясь, молодой офицер поднялся.
– Фаркач был в моей карете и хотел убить меня, задушить… не знаю что. Чудовище это было страшно, словно настоящий черт, – проговорил он, отирая струившийся по лицу пот. – Жорж, Иван Андреевич, сам Бог послал вас, – прибавил он. – Только я лучше пойду пешком, а не сяду в этот ужасный экипаж.
В нескольких словах ему объяснили положение. Одна из лошадей убилась, а у кучера была сломана нога; кроме того, они уклонились от пути на Горки там, где дороги расходились, и теперь стояли на пути к замку Бельского, чего кучер за темнотой и волнением не заметил.
Буря и дождь прошли. Решили оставить раненого и экипаж под присмотром лакея, пока не пришлют им помощь из соседней деревни. Масалитинова легко было уговорить следовать за друзьями в замок, а Жорж уступил ему своего коня, взяв себе каретную лошадь, и все тронулись в путь. Дорогой адмирал сообщил Масалитинову о смерти Бельского, и того восхитила мысль увидать Надю снова свободной.
В самый день смерти лже-графа Адама оба библиотекаря объявили свою работу оконченной и просили позволения уехать, что им и было разрешено. В тревоге по случаю смерти хозяина, никто не обратил внимания на отъезд скромных тружеников, а когда через день депеша известила графиню о приезде крестного отца с другом, новость эта также не возбудила ничьего подозрения. Утром, в день приезда Масалитинова, совершилось погребение графа на соседнем кладбище. Грустная и утомленная вернулась молодая вдова в замок, а вечером ее сильно взволновало сообщение адмирала о том, что Манарма предупреждает его о смертельной опасности, грозившей Масалитинову, и приказывает тотчас отправиться ему на помощь.
В большой тревоге ожидала Надя возвращение адмирала и Ведринского, которые к ее удивлению привезли с собой Михаила Дмитриевича. Увидав бывшего жениха таким расстроенным, она почувствовала сожаление и любезно приняла нежданного гостя. Значит, и он был жертвой адских злодеяний.
Надя тотчас заказала сытный ужин, а в ожидании его адмирал удалился в свою комнату, чтобы отправить письмо своему покровителю. Надя с гостем остались вдвоем, потому что и Ведринский ушел к себе. Наступило тяжелое молчание. Масалитинов не сводил глаз с Нади, которая была прелестна в траурном платье. Молчание прервала она:
– Однако надо бы предупредить Людмилу Вячеславовну о происшедшем: она будет беспокоиться, что вас нет, – сказала Надя не совсем решительно.
Михаил Дмитриевич вздрогнул.
– Вы правы, но вернуться сегодня же в Горки я не в состоянии. Я напишу ей несколько слов, если вы будете добры послать кого-нибудь.
– Ну, конечно. Пройдите в мой будуар и пишите, а я сейчас снаряжу посланного.
Масалитинов написал коротенькую записку, сообщив только о случае с экипажем и умолчав о нападении вампира; а когда Надя выходила из комнаты за посланным, он облокотился о стол и серьезно задумался. Буря кипела в его душе. Он чувствовал себя до того несчастным, что ему казалось невозможным продолжать подобную жизнь.
