Брэм Стокер - Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста)
Я уставился на него, потом разразился хохотом:
– Помочь мне! О нет. Вы ничего не можете сделать. Я хочу отдохнуть… но я не могу спать здесь… Воздух слишком густой, и звезды горят жарко…
Я остановился; он глядел на меня со своим обычным насмешливым выражением.
– Я сойду к себе в каюту, – продолжал я, стараясь говорить спокойно. – Я там буду один, быть может.
Я опять невольно и дико расхохотался и, отойдя от него неровными шагами, спустился вниз по лестнице, страшась оглянуться из боязни увидеть те три фигуры судьбы, преследующих меня.
Очутившись в каюте, я с бешенством запер дверь и с лихорадочной поспешностью схватил ящик с пистолетами. Я вынул один и зарядил его. Мое сердце жестоко стучало, я опустил глаза в землю, боясь, что они встретят мертвые глаза Сибиллы. «Нажать курок, – шепнул я – и все кончено! Я буду в покое, бесчувственный, без болезней, тяжелый. Ужасы не будут больше преследовать меня… я усну…»
Я поднял оружие к правому виску, но вдруг дверь каюты открылась, и Лючио заглянул.
– Простите, – сказал он, заметив мое положение, – я не имел представления, что вы заняты. Я уйду. Я ни за что на свете не хочу мешать вам.
Его улыбка имела что-то дьявольское в своей тонкой насмешке; я быстро опустил пистолет.
– Вы говорите это! – воскликнул я с тоской. – Вы говорите это, видя меня так! Я думал, вы были моим другом!
Он взглянул прямо на меня… Его глаза расширились и светились смесью презрения, страсти и скорби.
– Вы думаете, – и опять страшная улыбка осветила его бледные черты, – вы ошиблись! Я ваш враг.
Последовало тяжелое молчание. Нечто мрачное и неземное в его выражении ужаснуло меня… Я задрожал и похолодел от страха. Машинально я уложил пистолет в ящик, а затем взглянул на Лючио с бессмысленным удивлением и диким состраданием, видя, что его мрачная фигура, казалось, выросла и поднималась надо мной, как гигантская тень грозовой тучи. Моя кровь заледенела от необъяснимого болезненного ужаса… Затем густая тьма заволокла мой взор, и я упал без чувств.
XL
Гром и дикий вой, сверкание молнии, рев волн, поднимающихся, как горы, высоко и со свистом разбивающихся в воздухе, – в этой бешеной сумятице яростных элементов, кружившихся в бурном танце смерти. Я пробудился, наконец, как бы от толчка. Я вскочил на ноги и стоял в непроглядной мгле моей каюты, пытаясь собраться со своими рассеянными силами; электрические лампы были погашены, и только молния освещала могильную тьму. Неистовые крики раздавались на палубе надо мной, бесовские завывания – то как восторг, то как отчаяние, то опять как угроза; яхта прыгала, как затравленный олень, среди рассвирепевших валов, и каждый страшный удар грома грозил, казалось, разбить ее надвое. Ветер выл, как дьявол в муках; он вопил, стонал и рыдал, как бы наделенный мыслящим телом, которое страдало острой агонией; вдруг он налетел с разъяренной силой, и при каждом его бешеном порыве мне думалось, что корабль должен пойти ко дну. Забыв все, кроме личной опасности, я старался открыть дверь. Она была заперта снаружи. Я был пленником. При этом открытии мое негодование превысило все другие чувства, и, ударяя обеими руками по деревянным панелям, я звал, я кричал, я грозил, я проклинал – все напрасно! Брошенный раза два на пол креном яхты, я не переставал отчаянно звать и кричать, стараясь перекрыть своим голосом оглушительную суматоху, которая, казалось, овладела кораблем со всех сторон, но все было бесполезно, и, наконец, измученный, утомленный, я перестал и прислонился к неподдающейся двери, чтобы перевести дыхание и собраться с силами. Буря усиливалась, молния сверкала почти непрестанно, и каждое ее сверкание сопровождалось раскатами грома. Я прислушивался, и вдруг услышал бешеный крик: «Вперед по ветру!» Это сопровождалось взрывом нестройного хохота. В страхе я прислушивался к каждому звуку: и вдруг кто-то заговорил около меня:
– Вперед по ветру, сквозь свет, бурю, опасность и гибель! Гибель и смерть! Но потом жизнь!
Особенная интонация этих слов наполнила меня таким неистовым ужасом, что я упал на колени и почти молился Богу, в Которого всю свою жизнь не верил и Которого отрицал. Но я слишком обезумел от страха, чтобы найти слова; густой мрак, страшное бушевание ветра и моря, разъяренные беспорядочные крики – все это было для меня точно разверзшимся адом, и я мог только преклонить колени, онемевший и дрожащий. Вдруг бессвязный звук как бы приближающегося чудовищного вихря возвысился над всеми остальными – звук, который постепенно перешел в завывающий хор тысячи голосов вместе с бурным ветром; неистовые крики перемешивались с грохотом грома, и я выпрямился, уловив сквозь яростное смятение слова:
– Слава Сатане! Слава!
Оцепенев от ужаса, я прислушивался. Волны, казалось, ревели: «Слава Сатане!» Ветер кричал это грому; молния писала огненной змееобразной линией в темноте: «Слава Сатане!» Мой мозг кружился и грозил лопнуть, я сходил с ума, безусловно, я сходил с ума; мог ли я явственно слышать такие бессмысленные звуки, как эти! С внезапным приливом сверхъестественной силы я надавил всей тяжестью своего тела на дверь каюты в исступленном желании открыть ее; она слегка поддалась, и я приготовился ко вторичной попытке, как вдруг она широко распахнулась, пропустив поток бледного света, и Лючио, задрапированный в тяжелый плащ, встал предо мной.
– Следуй за мной, Джеффри Темпест! – сказал он тихим ясным голосом. – Твой час пробил.
Пока он говорил, все мое самообладание покинуло меня. Ужасы бури и ужас от его присутствия подавили мои силы, и я простер к нему умоляюще руки, не сознавая, что я делал и говорил.
– Ради Бога! – начал я дико.
Он заставил меня замолчать повелительным жестом.
– Избавь меня от твоих молений. Ради Бога, ради себя и ради меня! Следуй! Он двигался передо мной, как черный призрак в, странном бледном свете, окружавшем его, а я, ошеломленный, пораженный ужасом, плелся за ним, пока мы не очутились в салоне яхты, где волны со свистом ударялись в окна, как змеи, готовые ужалить. Дрожащий, не в состоянии говорить, я упал на стул: он повернулся и мгновение задумчиво глядел на меня. Затем он открыл одно из окон, и громадная волна, разбившись, осыпала меня своими горько-солеными брызгами, но я ничего не замечал: мой тоскливый взгляд был устремлен на него – на существо, которое так долго было товарищем моих дней. Подняв руку авторитетным жестом, он сказал:
– Назад, вы, демоны моря и ветра! Вы, которые не элементы Бога, но мои слуги, нераскаявшиеся души людей! Потерянные в волнах или кружащиеся в урагане, прочь отсюда! Прекратите ваши крики! Этот час – мой!
