Евгений Витковский - Чертовар
Значит, так тому и быть. Начинал великий князь свои труды на Брянщине лет за тридцать до рождения Павла, а теперь и самому Павлу стукнуло полвека, и у самого у него на Мальте внуки есть, хоть и незаконные. Законного наследника Гораций сыну обещает очень не скоро, но зато с гарантией: назовет его отец Георгием в честь покойного двоюродного дяди. И в должные сроки тот Георгий уже воцарится на Москве, но весьма, весьма нескоро. «Павел Второй, Павел Третий, Георгий… Первый?» — подумал царь. Солидно. Надо будет интересу ради у Горация имена русских царей вперед на два-три столетия спросить. Просто из любопытства. Интересно, рискнет ли кто-нибудь назвать наследника престола Никитой?
— Быть по сему, — кратко бросил царь. Сношарь сощурил глаза: не издевается ли над ним верховный племянничек? Нет, Павел просто утвердил его просьбу. Хотя и был безусловно огорчен.
— Ну, а теперь и впрямь давай — чаю. Надеюсь, не откажешься?…
— Да нет, выпью…
Великий князь даже в гонг не ударил, чтоб сексуальных ассоциаций у строевых баб не вызывать. Из-за печки гуськом поспешили старые знакомые, и все женского пола, все, конечно, Настасьи: одна несла самовар, вторая ведро с углями из сосновых шишек, третья — поднос с заварочными чайниками, четвертая — сахарницу и щипчики, пятая — какие-то сушки-ватрушки, следом шестая, седьмая, — все серьезные, насупленные, видимо, предупрежденные о важности события. Последняя на малом подносике несла неизбежную бутылочку черешневой наливки и две рюмки, каждая лишь немногим больше наперстка. Павел твердо решил не пить больше одной.
Бабы расставили все и так же гуськом исчезли.
— А Ромео? — с места в карьер сморозил царь. Сношарь посмотрел на него как на сумасшедшего.
— Паша, куда ему? Он раньше двух ночи не освободится, у него теперь такой поток пойдет — куда ему чаи гонять… Ничего, младший брат его говорит — одна польза здоровью. Ты не ревнуй, я его брату лишних вопросов не задаю — все равно не отвечает, или предсказывает, что ответа не будет — я так и не понял, что из этих ответов хуже. Но ты мне-то, ну по-семейному, как пенсионеру… всеимперского, надеюсь, значения, ответь: ну на кой ляд нам в России Антарктида с ее пингвинами? Завоевал бы ты Австралию — там кенгуру, говорят, на жаркое годится, то-се, но Антарктида?…
Царь отхлебнул из чашки. Чай был замечательный, лучше этого заваривал только покойный Сбитнев… Ну да что теперь жалеть — нет Сбитнева. Влили ему в ухо грабители настойку ядовитого пастернака — и прощай, обер-блазонер, прощай, лучший в мире мастер по заварке…
Великий князь захрустел сушкой. Император предпочел кусочек чурчхелы. Затем оба добавили из заварочного чайника в свои чашки: царь пил чай не по-китайски, не по-русски, а как хотел. Пронырливые телевизионщики отследили эту его привычку и теперь во всем мире это называлось «пить чай по-царски». То есть густо, со вкусом и без суеверных традиций. Наконец, Павел понял, что как долго ни жуй резиновый кусочек выпаренного виноградного сока — а отвечать придется. Да и выплывет истина наружу, не уговоришь молчать всех предикторов. Их за границей уже трое и есть предсказание, что скоро четвертый родится. Лучше уж сразу сознаться.
— Никита Алексеевич, я ведь не для собственного удовольствия. Мне эти пингвины сто лет не нужны — и гораздо больше, чем сто лет. Но Гораций Игоревич понятно сформулировал: потенциал могущества современного государства прямо пропорционален его площади, помноженной на территорию берегового цоколя. Чем больше морских границ, значит, тем на большую цифру перемножать надо. В цоколе — в нем нефть… А над ним рыба и прочее. Используется территория, не используется — однохренственно. И получается, что в далекой перспективе великому государству нужна не какая-то особая земля, а просто любая. Ну кому, княже, могло взбрести в голову, что Аравийская пустыня или там полуостров Ямал — чистое золото, и даже дороже золота?.. Тот же Ямал завоевала Россия до кучи и не думала о нем, а сейчас…
— Не понял, — оборвал царя сношарь, — а бабы на твоем Ямале что, лучше, чем везде? Или бабам от него лучше?
Тут князь наконец-то допустил ошибочку.
— Еще как лучше, Никита Алексеевич! Если б не нефть с Ямала — бабам, чтобы печь истопить, дрова бы колоть приходилось! А тут — повернул крантик, плита горит, и в доме светло, и духовка греется…
— Ну не знаю, — недовольно пробурчал сношарь, — в русской печи харч не в пример добротней готовится, а что касается света — на моей работе он и вовсе не нужен… Ладно, тебе видней. Нужна тебе Антарктида — владей. Только чтоб бабам плохо от нее не было. Обещаешь?
— Твердо обещаю, Никита Алексеевич.
Сношарь помедлил.
— А про дрова не прав ты, Паша. С дров печь так греется — куда той нефти… Да и блины с припеком на бензине, чай, не испечешь. А какие в Антарктиде дрова?.. Саксаул, что ли?..
— Будут в Антарктиде дрова, Никита Алексеевич. Твердо обещаю. В Святоникитский монастырь уже целый сухогруз отправил. Хорошие дрова — березовые, дубовые. Монахи не нахвалятся. Для блинов с припеком… едва ли, монастырь все же, а вот для бани — очень.
— Монахи… Ты мне еще объясни — зачем Румынию в Заднестровье переименовал?
— Так красивей же! Исторически — справедливости больше. Да и за Днестром она, разве не так?
Сношарь почесал большим пальцем переносицу.
— Ладно, дело твое, Паша… Царское, значит, дело. Заднестровье. Ну, до новых встреч, как говорится… Ладно, я отдыхать буду…
Павел то ли поклонился князю, то ли отсалютовал — он и сам не понял — а потом по винтовой лестнице спустился под землю. Хорошо хоть бабами сношарь не пригласил угоститься — иди потом объясняйся перед императрицей, да как-то и не очень хочется. Не потому, что не хороши в Зарядье бабы, и не потому, чтоб уж очень они все на одно лицо… ну да, лицо… тут были — а что ж императору, помимо баб, и заняться нынче нечем?
Глава великой державы шел и вспоминал. Работа царем Всея Руси утомляла его куда больше, чем он ожидал первоначально, однако Павел всегда помнил, что по первому образованию он все-таки не царь, а историк. Каждый год выпускал он по учебнику русской истории, для того ли, для другого ли класса, словно пробуя ее — историю — на зуб: а точно ли она рассказана? Со всей ли справедливостью? К тому же царь был отнюдь не в восторге от того, что о нем самом и о его царствовании книжки пишу я. Причем — пишу без спросу! Да еще такие подробности из личной жизни иной раз выбалтываю, что и не знал Павел — как мне рот заткнуть.
Иногда, конечно, можно было — ну, мысленно — со мной поговорить, хотя никакой любви царь к своему наглому летописцу испытывать не мог. Да и у меня, честно говоря, никакого желания говорить с царем не было, но он моего желания не спрашивал: неизменно звонил один-два раза на целую книгу, да и то я норовил не ответить. Потом меня заедала совесть: сам придумал, сам же и разговаривать не хочу.
