Бентли Литтл - Призыв
– Нет, – твердо сказала бабушка. – Она будет спать со мной.
Сью оставалась в спальне, когда родители и бабушка прошли мимо нее в коридор и внесли Джона в ванную. Она стояла у разбитого окна – холодный ветерок развевал ее волосы – и смотрела, не мигая, в ночную тьму.
Пастор Уиллер стоял на коленях в пустой церкви и молился, его локти покоились на мягком животе Билла Коуви. Старый хрен умер счастливо, добровольно; и хотя он надеялся, что будет допущен в Царствие Небесное, этого не произойдет. О нет. Уиллер теперь это точно знал.
Место на Небесах было только для сорока, и Иисус спустился на землю, чтобы лично отобрать эти четыре десятка. Он не только отделял зерна от плевел, но и хорошее зерно от плохого.
Издалека Уиллер услышал приглушенный стук молотков.
Завтра.
Второе Пришествие будет завтра.
Электрический импульс пробежал по его телу, и пенис Уиллера затвердел. Теперь уже недолго.
Пастор закрыл глаза. Ему почему-то вспомнился стишок:
Уложи меня в кровать,
С девкой, что живет напротив.
Трахать, спать и умирать —
Боже, я не буду против.
Он сильнее сжал руки, готовясь к прощанию с Коуви.
– Аминь.
Пастор открыл глаза и расцепил руки. Потом прижал пальцы к нагому телу Коуви, ощупал его холодный раздутый живот, покрытую седыми волосами грудь. У пастора пересохло во рту; он знал, чего хочет от него Иисус.
Он сделал глубокий вдох, наклонился, укусил Коуви в шею, и когда натекла лужица холодной крови, начал слизывать ее.
Мэру Тиллису было холодно. Засыпая, он, как мумия, завернулся в одеяло, чтобы каждый миллиметр его тела был закрыт, но холодный воздух проник внутрь его кокона, несмотря на все усилия, и теперь он дрожал; в темной комнате был виден пар от его дыхания.
В темной комнате?..
Когда Тиллис засыпал, он не гасил свет.
Мэр неуклюже сел в кровати – ему мешало плотно накрученное одеяло. Он высвободил руки и потянулся влево, нащупывая выключатель ночника. Нажал – ничего. Свет не загорелся.
Потом он вспомнил. Он смотрел телевизор, когда засыпал, – снова показывали сериал «Полевой госпиталь».
Отключили свет. Должно быть, отключили свет. Тиллис пошарил на ночном столике, нашел свои очки и надел их. Теперь у темноты появились оттенки; он смог разглядеть свой комод, письменный стол, тумбу для документов. В комнате не было ничего необычного, ничего, чему в ней не следовало быть, никаких непонятных теней или объектов. И все же он нервничал.
Казалось, кто-то был в комнате вместе с ним. Или что-то.
Его пальцы нащупали сквозь пижаму серебряное распятие, висевшее на цепочке у него на шее. Прикоснувшись к нему, Тиллис почувствовал себя увереннее, но ощущение, что он в комнате не один, не прошло. Он полностью выбрался из-под одеяла и опустил ноги на пол.
Холодный сквознячок дул на его босые ступни из-под кровати.
Инстинктивно, не раздумывая, он отпрыгнул от кровати и бросился к ванной, но замер, схватившись руками за дверной косяк.
Что-то двигалось в ванной, отражаясь в зеркале.
Вампир!
Монстр маячил перед ним в сумраке. Он был высок; его аристократичная внешность напоминала европейскую. При жизни он был внушительной фигурой; умерев же, стал ужасен. Его бледная кожа была голубовато-белой, как у трупа, от него исходил могильный холод. На бесстрастном лице не было никакого выражения, только красные глаза светились ненасытным голодом, да в приоткрытом рту блестели белые клыки.
Мэр хотел бежать, но не мог; хотел закричать, но и это у него не вышло.
Вампир улыбнулся. Кровь виднелась на его деснах и в промежутках между зубами.
Нет! Мэр запутался в своей пижаме, наконец распахнул ее и выставил вперед зажатое в кулаке распятие. Вампир хихикнул – это был злобный, нечеловеческий звук, выражавший скорее презрение, а не веселье – и выхватил распятие из пальцев мэра. Кожа Тиллиса горела там, где ее коснулся монстр, будто к ней приложили раскаленное железо; он видел, как бледный кулак сжался и растер серебряное распятие в порошок, сыпавшийся на пол из длинных и тонких пальцев вампира.
Боль пробудила мэра, помогла ему выйти из вызванного шоком ступора, и он быстро попятился назад из ванной. Используя свой единственный шанс, зная, что это его последняя надежда, повернулся спиной к вампиру и побежал от него прочь по коридору. Он добежал до входной двери, мчась изо всех сил; его сердце болело и было готово выскочить из груди. Возясь с дверным замком, обернулся и увидел, как вампир плавно и без всяких усилий скользит в его направлении. Монстр ухмылялся, его клыки блестели в слабом лунном свете, проникавшем в дом через открытые двери гостевых спален.
Дверь была заперта, и мэр отчаянно пытался повернуть ключ и отпереть замок, но его вспотевшие пальцы соскальзывали.
А потом огромная холодная рука схватила его сверху за голову, обхватив ее, как баскетбольный мяч, и повернула к себе. Он глядел в самые древние и самые злобные глаза, которые когда-либо видел, а потом его голову наклонили и оголили шею…
Тиллис чувствовал, как умирает, и это было совсем не так, как он это себе представлял. Не было никакой умиротворенности или погружения в приятный сон. Была острая боль, когда вампир прокусил плоть и полилась кровь; потом вампир укусил его еще сильнее и глубже, пронзил вену и впился в мышцы. Началась агония, все тело извивалось и горело, будто его внутренности выжигали кислотой. Мучительные болевые спазмы возникли в разных частях тела, даже в тех, которые мэр раньше никогда не чувствовал: в селезенке, в аппендиксе, в печени. Он бы скорчился от такой боли, но рука вампира все еще тянула его вверх. Он почувствовал, как раскрылись его мочевой пузырь и прямая кишка, но ничего не изверглось из тела мэра: он понял, что все его жизненные соки будут высосаны через отверстие на шее.
Его последняя мысль была на удивление неэгоистичной. Я надеюсь, они кремируют мое тело; я надеюсь, они не дадут мне вернуться.
Было не просто прохладно, а по-настоящему холодно, и Джанин пожалела, что не взяла куртку. Ее дыхание исходило па́ром. Она спрятала ладони под мышки, чтобы хоть как-то согреть их, пока быстро шла по открытому пространству между зданиями. Сегодня было тихо: ни кошачьих драк, ни воя собак, ни пения птиц; не слышно было даже шорохов ночных насекомых и ящериц. Не было вообще никаких звуков природы – только приглушенный ритмичный рокот посудомоечных машин в кухнях и бульканье бойлеров на крышах, да из комнат иногда доносились людские голоса и неестественные, бесцветные звуки телевизоров.
Джанин не нравилось ходить одной по ранчо с тех пор, как убили Терри Клиффорда, но начиналось межсезонье, она работала по две смены и знала, что если станет отказываться или жаловаться, то ей урежут рабочие часы. Или хуже того. Холлис, похоже, сбрендил и теперь наказывал всех, кто, как ему казалось, верил в существование вампиров.
