Алексей Тарасенко - Бедный Енох
Десять! Я просто не знал, что предусмотрел о нас бог. Не почести, не отдых, но врачевание его должно было коснуться наших душ, так, чтобы мы вновь стали тем, кем были до битвы — просто его сынами, простыми, но благословенными.
И что могло быть лучше?
Одиннадцать! Но мы ушли, так и не получив того, что нам было предназначено. Мы собирались врачевать себя сами, строя свой город, чей проект считали со стяга Дьявола.
Двенадцать! Я вижу себя, корпящим над свитком, быстро пишущим себе оправдание своих дел в надежде, что, может быть, спустя тысячи лет найду прощение. Но этот свиток, в итоге, как я ощущал, должен был стать мне приговором.
Тринадцать! В последний раз братьев я видел у креста, на котором висел распятый. Я просто проходил мимо, неся из Иерихона в Иерусалим свиток с неведомой многим до того книгой, которая мне очень нравилась. Я уже был не как ангел, и, увидев своих братьев, как видение, после был чрезвычайно изумлен и долго об этом вспоминал, впрочем, видение это, как и то, что я услышал, быстро забылось.
Мне помнится, что тогда братья, стоя рядом с крестом, и их было тринадцать, изумленно вопрошали друг друга: «Зачем?» — но их никто не видел и не слышал, хоть они и страдали чрезвычайно от виденного ими.
* * *Я встал напротив окна и отвел штору, после чего открыл окно и, уже через него, именно, через низкое (от пола) окно вышел на балкон при кухне — навстречу бушующему лету, этой пропитанной влагой жаре и предвосхищению грозы.
Вдали грянул гром, и с балкона уже было видно, как далеко, у высотки на площади Трех Вокзалов уже бушевал ливень.
Но здесь, на балконе, там где я был, все еще жарило солнце, не давая покоя и передышки, побуждая жить, и, как мне тогда хотелось — жить не просто так, но на всю катушку, да и более того — с целью и осознанно!
Я мысленно представлял себе всех тех, на кого некогда ориентировался, считая их чем-то — и вот, вдруг эти люди представлялись мне жалкими и ничтожными, мелкими.
Мысленно я будто бы парил над землей, над миром, и, мне казалось, что весь этот мир — у меня в кармане, что я богат, что богат сказочно, чрезвычайно.
Мне казалось, будто я могу проникнуть во все тайны вселенной — и, самое главное, без особого труда.
Я смогу свернуть горы. Я смогу осушить моря и даже океаны.
Нет ничего, что не было бы подвластно мне!
* * *Будто бы оставив высотку на площади Трех Вокзалов в центре грозовой тьмы, дождь, проливающийся не из черных, а других, более блеклых, серых, но все равно величественных туч обходя высотку слева и справа устремлялся ко мне, предупреждая о своем приближении вдруг вспыхнувшей на уже подернутом серостью небе молнией, за которой — уже когда и ждать перестали, вдруг ухнул гром.
«Щмякс!» — и задрожали стекла в старых деревянных окнах, заставив меня в один прыжок ретироваться обратно на кухню:
— Вот тебе раз! — говорю я сам себе, честно говоря, радуясь тому, что приближалась гроза — пусть сильнее грянет буря!
* * *Зайдя в ванную, приспособленную в редакции для обслуживания кухни (там еще стоял куллер, из которого я непрестанно наливал себе кипятку в чашку) я посмотрел на потолок, в одном из углов которого, из-за неровности потолка, постоянно образовывалась темно-фиолетовая тень.
Разглядывая ее я представил себе вдруг одного молодого человека, который, некогда служа богу, ушел от него, но после, испугавшись наказания, еще не совсем согрешив, не до конца, трусливо взмыл вверх — и рассказал обо всем Всевышнему.
Его звали Гавриил. Старый воин всех этих битв с Сатаною, который, впрочем, вскоре был назначен главным — трубить военные сигналы в трубу, и, едва приняв участие в половине всех небесных сражений, непосредственно рубиться в них перестал.
Со временем он ослаб, как, впрочем, и главный тактик, руководивший всеми битвами, так что по временам стал опасаться, как бы вдруг ему не попасть в переплет и не погибнуть, если, случится, его снова пошлют в бой.
Гавриил иногда даже предлагал главному тактику отойти подальше от сражения, якобы оттуда лучше все видно, и, все больше и больше учился у главного тактика и руководителя сражений его основной черте характера, что выработалась у того во время небесной войны — хитрости.
Главный тактик несколько раз уже собирался сделать так, чтобы Гавриил все-таки сражался и не терял форму, но все как-то не случалось. В конце концов тактика стала мучить совесть, что он, командуя, иногда из рук вон плохо, все время остается вне битвы, так что наличие рядом Гавриила несколько оправдывало его в его собственных глазах.
Впрочем, другие братья этого не замечали, полностью отдавая себя войне.
* * *Гавриил так же, как и главный тактик небесного сопротивления Сатане спускался на землю, и так же, если не с большим удовольствием, осязал стяг Сатаны, но, тем не менее, у него хватило духу, а, может — и именно той самой хитрости, чтобы не поддавшись на искушение этим новым знанием — вернуться на небо и не пожелать жить на земле.
После того, как Гавриил доложил о происходящем господу, тот запретил ангелам строить их город, велел вернуться туда, где некогда был Эдем, и, если они так хотят — жить на земле.
Так, иначе, но сошедшие с неба ангелы все пытались вернуться к своему начатому городу на севере, уже совсем не слушая господа, а их дети, рожденные от земных женщин, настолько задавили землю своими научными и промышленными экспериментами, что ресурсов на все стало не хватать. В итоге начались войны между разными территориями, на которых жили разные ангелы, но уже с привлечением людей.
Один из ангелов, самый смелый, тот, который воюя с воинством Сатаны всегда был в самой гуще сражения, стал обучать людей искусству войны и изготовления оружия и амуниции, но, в конце концов, увлекся, так что стал учить этому не одних людей против других, а всех и сразу — чтобы они друг друга поубивали. Ему, видите ли, очень нравилось видеть то, как льется кровь. Притом чем больше — тем лучше.
* * *В конце концов господу вся эта галиматья опостылела, и он решил весь этот ангельский разгул прекратить.
Испугавшись божьего гнева ангелы попросили своего предводителя — того, кто когда-то руководил боевыми действиями против Сатаны, чтобы он, (так как был весьма хитер и разумен(- уговорил господа их простить и забрать обратно на небо.
Переговоры были долгими, но успешными. Господь сам три раза сходил на землю на гору, которую сами же ангелы после и назвали Святой, то есть Ермон.
Тогда, во время переговоров, господь поставил лишь одно условие — выдать ему для предания праведному суду главного зачинщика, который, так уж случилось, и был главным переговорщиком со стороны ангелов.
