Нелла Тихомир - Призрак гнева
— Нет.
Конунг проткнул Брана взглядом, в котором явственно читалось отвращение. Тот вспыхнул. Тяжелая рука Сигурда легла на его плечо.
— И ты считаешь, что дочери конунга пристало иметь такого вот мужа? — осведомился конунг.
— Дочери конунга, — ответил Сигурд, — пристало иметь мужа, который ее любит. И которого она любит… родич.
— Хороша любовь — в сарае обжиматься.
— Когда промеж людьми любовь, слышь, и сарай — хоромы.
В толпе послышались смешки. Конунг нахмурился.
— У нас тут такой любви под любым кустом навалом, — парировал он. — Но никто ей почему-то не кичится.
— А это потому, — сказал Сигурд, — што народ-то различает, когда любовь, а когда просто, поссать зашел.
Снова смех, дружней и громче.
— Тихо! — рявкнул конунг. — Вам тут чего, балаган? Замолчите!
И, поворотившись к Сигурду, промолвил:
— Тебя послушать, так любой блуд можно оправдать. Так, что ли? Любовь, мол, и вся недолга!
— Э-э, нет, брат, ты меня на слове не лови. Любовь от блуда отличается. Блуд — это когда поиграл, да и за щеку. А с любовью оно не так. Любовь как оружие, даже слабого сильным может сделать. С ней и сквозь засады прорвешься, и врага одолеешь. Человек, коли любит, по своей воле на костер взойдет. А ты кого видал ли, штоб за ради блуда — да на костер? — Сигурд усмехнулся. — Я тебе, брат, вот што скажу: у этих двух детишек, — Сигурд кивнул на Брана с Уллой, — она есть, любовь-то. Большая. Крепкая. Уж это оно так, ничего тут не попишешь. По-твоему, зыкнул "нет", и дело с концом? Любовь — ее палкой не прогонишь. Так што я тебя прошу, брат. Не за себя прошу, за дочь. Твоя ведь она дочь, твоя кровь! Подумай о ней. Ты ж отец, кому, как не тебе, о ней заботиться. Отродясь тебя ни о чем не просил — а теперь прошу: одумайся. Пожалей ты ее. Головой клянусь, што они и впрямь друг дружку любят.
Над пустырем повисла тишина. Люди перестали щелкать семечки, многие женщины утирали слезы. Улла сидела, будто статуя, неподвижная, белая, окаменевшая. Бран хмурился, кусал губы, не таясь, держал ее за руку, чувствуя на себе многочисленные взгляды.
Конунг произнес:
— Звучит, конечно, складно, — он прошелся вдоль скамьи. Обернулся к Сигурду и продолжил:
— Да только хотел бы я посмотреть на тебя на моем-то месте! Ну, вот, положим, Раннвейг твоя чуток подрастет. Придет к тебе в один прекрасный день под ручку с каким-нибудь батраком и скажет: так и так, папаша, дорогой, а я его люблю, и жить без него не могу. Выдавай, скажет, меня за него замуж, и поживей! Чего тогда сделаешь, а?
Сигурд, усмехаясь, покачал головой и глянул на жену. Та смерила конунга холодным взглядом. Сигурд отозвался:
— И впрямь тяжелая задача. Чего сделаю, говоришь? Да што ж тут сделаешь, — он развел руками. — Подожду маленько. Посмотрю, взаправду ль он ее любит, или только так, приданое желает получить. Ну, а коли любит, — Сигурд улыбнулся и вздохнул, — тогда выдам, што уж тут поделаешь.
Конунг прищурился:
— Это ты сейчас так думаешь. Если дойдет до дела — волком взвоешь, не хуже моего. Кроме того, откуда мне знать, что этот вот, — он ткнул пальцем в Брана, — не за приданым гонится? У него на лбу не написано.
Кровь бросилась Брану в лицо.
— Мне ничего от тебя не надо! — крикнул он. — Я ее без всего возьму! Мне она нужна, она, а не…
— Погоди, сынок, — остановил Сигурд. — Погоди, я сам.
И, обращаясь к конунгу, сказал:
— Уж тебе-то грех про него такое говорить, брат. За то, што он для всех для нас тут сделал, он с тебя много платы стребовал? А он ведь жизнью рисковал. Задумайся. Вот, может, и отплатил бы ты ему, разрешил на дочери жениться.
Конунг сверкнул глазами. Рявкнул так, что все остолбенели:
— Моя дочь не разменная монета! — он остановился перед Сигурдом, стиснув кулаки. — Я ее на торги не выставлял! Детей на продажу не делаем, уж не обессудь! Так и дочерей не напасешься, за всякое быдло их выдавать!
От его крика Улла вздрогнула, а Бран, не выдержав, вскочил.
— Я тебе не быдло! — заорал он конунгу в лицо. Сигурд дернул Брана вниз, так, что тот почти упал на лавку.
— Сядь, я сказал, — велел Сигурд. Встал, выпрямился во весь немалый рост.
— Ты, родич, не кричи, — промолвил ярл, — глухих здесь нету, и быдла, кстати, тож. Я говорил — но повторю: я сюда затем пришел, штоб это дело уладить миром. Не хочу меж нашими домами усобицу сеять. Но ты одно заруби себе, родич: коли я девять лет молчал, то отныне молчать не буду. Я молчал за-ради мира, а не за-ради страха. Богов я боюсь, тебя — нет.
Отступив, конунг процедил сквозь зубы:
— Хочешь драться?
— Нет, — ответил Сигурд, — не хочу. Не хочу богов гневить, кровь родную проливать. Да только, брат, я ведь не железный. До поры терплю, опосля — уж не прогневайся.
— Ты мне угрожаешь?
— Нет. Предупреждаю.
— Думаешь, я тебя боюсь? Думаешь испугом взять, что ли? Я не мальчик, пугать не надо!
— Я тебе не пугало — пугать тебя, — отозвался Сигурд. — Гляди, сам себя не испугайся.
Конунг набычился, багровея.
— Пожалеешь, родич, — сказал он. — Пожалеешь, что так со мной.
— Я уж давно пожалел, што я с тобой, слышь, — угрюмо, раздельно выговорил Сигурд.
Ладони конунга сжались в стальные кулаки. Он шагнул вперед. Эйвинд и Бьорн Харалдсон вскочили, в толпе возникли ропот и движение.
С лавки старейшин поднялся ярл, седобородый, высокий и сухой. Он неторопливо вышел на середину, из-под седых бровей глядели острые поблекшие глаза.
— Постыдились бы! — зычно выговорил он. Все замерли, а конунг обернулся.
— Эх! Уж постыдились бы! — повторил старик, качая головой. — Ведь, чай, не дети малые. Чего перед всеми позоритесь? Не можете говорить — разойдитесь от греха. А так-то зачем? Доведете до беды. Мириться пришли, не собачиться. Коли вы так начнете, чего ж об остальных-то? Оглянитесь вокруг, какой пример всем подаете? Богами заклинаю, не начинайте войны, все пропадем, всему роду конец будет. Об роде подумайте! Чего вам друг перед дружкой куражиться, храбрость свою доказывать? Ее все знают, вы ее давно уж доказали! Вы — первые в роду, опора ему, а не погибель! Помиритесь. Уступите, богами просим вас! Уступите вы друг дружке!
Старик низко поклонился. Другие старейшины, встав с лавки, поклонились тоже.
— Уступите… не доводите до беды… боги прогневаются… — говорили они вразнобой.
Конунг отвернулся, отошел туда, где были его домочадцы. Сигурд сел, за ним и остальные. Довольно долго конунг с Сигурдом молчали, потом наконец конунг произнес:
— Извольте, я ведь тоже ссоры не ищу. Но уж если уступать, то не только мне. Ты тоже уступи, Сигурд.
