Челси Ярбро - Тёмные самоцветы
— Будьте уверены, — откликнулся Зари, картинно подвытащив свою саблю из ножен. — Не то я поговорю ним по-свойски.
— Лучше не суйся, — остерег фаворита Стефан. — Граф мигом тебя урезонит.
Юноша рассмеялся.
— Не думаю, государь. Графу за сорок, и одевается он как для танцев.
— Не суди о людях по внешности.
Король усмехнулся и покосился на иезуита. Тот пытался творить молитву, продолжая мучительно кашлять.
— Я солдат и сужу обо всем по-солдатски, — заявил заносчиво Зари, но тут же смолк, ибо в караулку вошел человек средних лет в отороченном мехом и серебром черном ментике поверх красного доломана. Легкой походкой приблизившись к королю, он склонился к его руке.
— Простите за опоздание, ваше величество, но мой атанор наконец разогрелся и я какое-то время не мог от него отойти. Зато через три дня, вы получите то, что хотели. Думаю, все пройдет хорошо. — Ракоци посмотрел на монаха. — Это ему нужна помощь?
— Ему. Слышите, как он кашляет? — Стефан Баторий отошел от камина и опустился в кресло. — Можно его как-либо поддержать? — спросил он, пытаясь расположиться так, чтобы нога меньше ныла.
Ракоци ответил не сразу. Он для начала склонил голову, прислушиваясь к свистящим хрипам, вырывающимся из груди отца Краббе, потом ощупал его лоб, шею, руки и лишь затем, выпрямляясь, сказал:
— Полагаю, да. Болезнь зашла далеко, однако есть способы справиться с ней. — Граф щелкнул пальцами, привлекая внимание иезуита. — Я приготовлю некое снадобье. Оно не из средств, одобренных церковью, но в нем нет ничего дьявольского. Смесь можно освятить для вящей уверенности. Вы согласитесь ее принимать?
Отец Краббе попытался вздохнуть поглубже, но лишь закашлялся и просипел еле слышно:
— Да, соглашусь.
— В таком случае можно надеяться, что вскоре вам полегчает, — сказал Ракоци и повернул голову к королю. — Горячее вино и постель — вот что ему сейчас нужно.
— Разумеется, — кивнул Стефан и дал знак Зари: — Ты слышал? Распорядись.
Тот театрально вздохнул и поклонился, карикатурно копируя недавний поклон Сен-Жермена.
— Еще его надо бы напоить крепким бульоном, — спокойно продолжил Ракоци, игнорируя выходку королевского фаворита. — Я загляну к поварам.
Зари скривился и двинулся к двери.
— Весь мир заполонили иезуиты, — пробормотал он, ничуть не таясь.
Ракоци вновь склонился к больному.
— Скажите, в груди у вас сильные боли?
— По временам, — ответил монах.
— Тяжесть? Стеснение? Ломота?
Отец Краббе кивнул.
— Отец Погнер говорит, что на меня давят мои прегрешения.
Ракоци покачал головой.
— Скорее наоборот. — Он не надеялся, что слова его будут восприняты, но все же сказал: — Угрызения усугубляют болезнь. Не кляните себя — и она перестанет терзать вас. — Его узкая маленькая рука вновь прикоснулась к шее иезуита. Пульс больного был слабым и учащенным. — Вам надо выспаться и поесть. Вы сильно утомлены прицепившейся к вам хворобой и, плюс к тому предельно истощены. Кто в таком состоянии погнал вас в дорогу? — Он вдруг догадался. — Отец Погнер?
— Он учит нас проявлять усердие и непреклонность на нашей стезе, — заявил, выпрямляясь, монах, и тут же зашелся в новом приступе кашля, не сводя с врачевателя измученных глаз, глубоко провалившихся и окруженных тенями. — Скажите по чести, ваше средство и впрямь способно помочь? Или вы лишь хотите облегчить мои муки? Если так, то оставьте это, прошу вас. Я смиренно приму свой удел, а вам не придется входить в напрасные траты.
Улыбка Ракоци была мимолетной.
— Ценю ваше мужество, добрый отец. Но, полагаю, у вас достаточно сил, чтобы не заставлять меня сожалеть о расходах. — Он похлопал недужного по плечу, затем встал и отошел к королевскому креслу, где, понизив голос, сказал: — Вскоре больной впадет в забытье. Ему необходим постоянный уход в ближайшие четверо суток.
— У него плохо с легкими? — с сомнением спросил Стефан.
— Да, — подтвердил Ракоци, — но он не умрет, если кто-нибудь будет рядом.
Стефан пожал плечами.
— Тут много монахов, которые…
— Ваше величество, — ровным тоном произнес Ракоци — так, словно прерывать сильных мира сего было для него делом самым обыкновенным, — монахи прекрасно способствуют переходу людей в иной мир, но этот человек еще жив и нуждается в помощи более материальной, чем звуки молитвенных песнопений.
Стефан в знак предостережения подался вперед.
— Граф, — укоризненно сказал он, — я ничего не слышал. А вы, в свою очередь, дайте мне слово впредь не произносить ничего подобного, если не ради спасения страждущего, то хотя бы ради себя. Ни ваше имя, ни титул не защитят вас, если иезуиты решат, что вы служите сатане.
Ракоци кивнул, принимая упрек, и его взгляд на мгновение затуманился.
— Ваша правда, ваше величество. Мне в свое время давали уроки.
Он припомнил рьяное рвение к благочестию доминиканца Савонаролы и неистовую разнузданность княжны Тамазрайши. Устремления католического аббата и индийской язычницы были диаметрально разными, но природой их гибельных для многих безумств являлось одно: фанатизм.
— Так ли? — усомнился король, но, вглядевшись в лицо соотечественника, прибавил: — Не забывайте об этих уроках, мой друг.
Ракоци жестом показал, что надеется удержать себя в рамках, а вслух осторожно сказал:
— Хватит двоих-троих слуг, сердобольных и расторопных. Что же до нынешней ночи, то мой Роджер присмотрит за ним.
Иезуит закашлялся снова, и Стефан заколебался.
— Вы уверены, что он выживет? На моей памяти это удавалось не многим.
— Он молод, силен, — возразил Ракоци. — Ему нужны только уход и тепло, с остальным я управлюсь. Сытная пища и отдых творят чудеса. — Он оглянулся и с озабоченным видом прибавил: — Хорошо бы заняться им прямо сейчас.
— Вижу, вы искренни в своем сострадании к ближнему, — протянул уважительно Стефан. — Ладно, поступайте как считаете правильным. Где же замешкался Зари? — Он снял с выступа на подлокотнике кресла небольшой колокольчик и требовательно позвонил. — Вы хотите сопроводить отца Краббе?
— Так было бы лучше всего. И, с вашего позволения, я прикажу Роджеру отобрать из вашей челяди троих человек для присмотра за ним.
Король милостиво кивнул.
Ракоци поклонился.
— Благодарю вас, ваше величество.
Он повернулся и пошел к отцу Краббе, чтобы помочь ему встать.
Тот моргнул несколько раз, прежде чем понял, что происходит, затем запротестовал. Негоже благородному господину служить подпоркой простому монаху, хотел заявить он, но вновь закашлялся, и протест его пропал втуне.