Лео Перуц - Ночи под каменным мостом. Снег святого Петра
– Господин может мне сказать, – тихо спросил он, – сделал ли он это случайно или ex malitia[11]?
Молодой Коллальто высокомерно посмотрел поверх головы барона и воздержался от ответа.
– Я хочу знать, – повторил барон, – с умыслом ли господин сделал так, чтобы выставить меня перед барышней в смешном виде?
– Я не обязан отвечать, – сказал наконец граф Коллальто, – на вопрос, заданный мне в таком вызывающем тоне.
– После подобного афронта господин обязан дать удовлетворение, приличествующее мне как дворянину! – заявил барон.
– Здесь, кажется, дворянином называют и того, кто в деревянных башмаках гоняется в деревне за быками! – предположил Коллальто, пожимая плечами.
На лице барона не шевельнулся ни один мускул – только сабельный шрам у него на лбу, который прежде был едва заметен, теперь пламенел, как головешка.
– Раз господин уклоняется от удовлетворения, – не повышая голоса, произнес капитан, – и продолжает грубить мне, то и я более не стану обращаться с ним как с кавалером. Я вразумлю его палками, как подлого холопа!
Граф Коллальто поднял было руку, чтобы ударить барона по лицу, но она тут же была перехвачена последним, сжавшим ее, как железными тисками. Лишь после этого граф соизволил говорить с бароном в другом тоне.
– Сейчас не место и не время, – заявил он, – чтобы решить дело. Но ровно через час господин найдет меня в саду Кинского перед большой ротондой. Главные ворота заперты, но боковая калитка открыта всегда. Там я буду к услугам господина.
– Вот это слово крепко, как испанское вино! – одобрительно заметил барон и отпустил руку Коллальто.
Сразу же было оговорено, что поединок должен вестись на шпагах, но без секундантов. Потом оба разошлись, и вскоре барон, так и не простившись с барышней фон Берка, покинул общество.
А молодой Коллальто прошел в одно из соседних помещений, где и нашел хозяина дома, Зденко Лобковица, за карточным столом. Граф присел рядом и с минуту молча смотрел на игру. Затем он спросил:
– Знает ли ваша милость некоего человека, именующего себя бароном Юраничем?
– Посмотри-ка сюда! Это – новая игра, в ней все решают зеленые семерки, – ответил господин фон Лобковиц. – Я сам сегодня играю в нее впервые. Ты говоришь, Юранич? Да, я его знаю.
– Он из нашей среды? Из дворян? – осведомился Коллальто. – А то у него прямо-таки мужицкие манеры.
– Юранич-то? У него могут быть любые манеры, но он происходит из старой, истинной знати! – сказал Зденко Лобковиц, который держал в памяти все дворянские семьи и разбирался в вопросах происхождения лучше всех в империи.
Коллальто несколько мгновений наблюдал игру.
– Это просто смешно! – заметил Зденко Лобковиц. – Если в:«той игре кому-то приходит зеленая семерка, а с нею хотя бы валет, то он неизбежно выигрывает. Так что там стряслось с Лоренцем Юраничем? Он что, перепил?
– Нет, просто у меня с ним дуэль, – сообщил Коллальто. – Мы встречаемся этой ночью.
– Дуэль с Юраничем? – воскликнул Лобковиц приглушенным голосом. – Тогда сейчас же иди в церковь и проси божественного покровительства! Юранич – убийственный фехтовальщик!
– Но и я неплохо владею шпагой, – заметил Коллальто.
– Что там твоя шпага! Он поставит тебя на уши, этот Юранич! – отвечал старый князь. – Поверь мне, нельзя с ним связываться, уж я-то его знаю. Можешь биться хоть с дьяволом, но только не с Лоренцем Юраничем! Ступай и приведи дело в порядок! Извинись! Твоей чести не будет никакого ущерба, если ты извинишься. Или мне за тебя это сделать?
– Я дам знать вашей милости, когда дело будет приведено в порядок, – ответил Коллальто.
Большая ротонда в саду графа Кинского была местом, где пражские дворяне решали свои споры на шпагах. Там была площадка, на которой был разбит газон. Вокруг шла песчаная дорожка, а в середине газона, меж двух одиноких вязов, был устроен фонтан, плеск которого раздавался далеко по саду. Каменный, обросший мхом Нептун простерся на выступавшей из воды скале, а морские девы, тритоны и сирены из выветрившегося песчаника, примостившись на опоясывавшем бассейн барьере, посылали ввысь перекрещивающиеся водяные дуги.
Здесь, на этом самом газоне, Коллальто и встретился с бароном. Тот привел с собою двух слуг-хорватов, которые должны были освещать место поединка факелами, потому что луна вошла уже в свою последнюю четверть и давала мало света. Оба хорвата – а это были рослые парни с огромными усами и длинными чубами, уложенными на загривке в толстые узлы, – первым делом опустились на колени перед каменными фигурами фонтана и принялись усердно креститься и бормотать молитвы.
– Для моих людей, – усмехаясь, пояснил барон графу Коллальто, – это водяная игрушка есть священное действо, какого они еще не видели. Они считают Нептуна моим святым покровителем и тезкой Лаврентием, а морских тритонов и дев – ангелами, спустившимися с неба, чтобы стоять возле святого мученика и струями воды приносить ему прохладу, ведь он лежит на раскаленной жаровне[12].
Он указал слугам, где стать с факелами, чтобы полностью осветить газон и песчаную дорожку. Затем противники разошлись на предписанное расстояние и салютовали друг другу шпагами. Коллальто подбросил вверх камушек, и, когда он коснулся земли, клинки с лязгом скрестились.
Это длилось недолго. Коллальто, которому за свою жизнь довелось продырявить шпагой не один чужой камзол, сразу же понял, что на этот раз встретил противника, способного сделать то же самое с четырьмя бойцами одновременно; троих из них он, как тогда говорилось, усадил бы на свою шляпу, а четвертого еще спросил бы, не ожидают ли господа подмоги – ему на забаву. Прав был старый Лобковиц – барон Юранич и впрямь оказался убийственным фехтовальщиком. Первую минуту он не трогался с места, спокойно отбивая все выпады Коллальто. Но затем он погнал противника ударами и уколами сначала по дорожке, потом по газону – и так до самого водного действа. При этом он хладнокровно осведомлялся о том, не холодно ли молодому графу и когда он в последний раз видел своего кузена, полковника Франца Коллальто. С такими прибаутками он дважды прогнал своего противника вокруг бассейна, и тут-то дело было кончено. Граф Коллальто очутился в ситуации, когда невозможно стало ни защищаться, ни отступать: он повис на краю бассейна, опрокинувшись туловищем через бордюр, с прильнувшей к его груди шпагой барона.
– Теперь я мог бы легко и со спокойной совестью, – размышлял вслух барон, – пропустить свой клинок сквозь тело господина. Это для меня было бы не труднее, чем осушить стакан вина. Тогда господин распростился бы со всеми печалями этого бренного мира…
