Анна Барбольд - Старинные английские готические новеллы
— Не мое преступление, но религия, что исповедуешь. Ибо разве не сказано, что в вечности есть огонь для нечистых душ, и разве ты не подвергнешься его мукам?
Бедная девушка не слышала криков богохульника. Ее хрупкое тело летело со скалы на скалу, над волнами, над пеной. Когда она упала, океан взбудоражится, словно заполучить ее душу было большой победой. А когда она погрузилась в пучину пылающей преисподней, десять тысяч голосов зазвучали из бездонной пропасти:
— Дух зла! Здесь, в самом деле, вечные муки, приготовленные для тебя. Ибо червь не умирает и огонь не угасает.
1822
Джон Рафаэль
Волшебные часы
Стояло лето 1973 года, был славный вечер — небо и облака слились в однородный великолепный поток. Сияние небес отражалось на широкой груди Заале — реки, что, протекая мимо Иены, ниже впадает в Эльбу, которая несет воды дальше и в конце концов теряется в Северном море.
На берегу, не более чем в миле от Иены, сидели два человека, наслаждаясь прелестной прохладой. Их одежда была весьма примечательна и вполне говорила об их занятиях. Собольи воротники и шапочки из черного бархата, длинные волосы, ниспадающие на плечи и спины, и шпаги на правом боку показывали, что эти двое студенты Иенского университета.
— Такой вечер, — сказал старший юноша, обращаясь к товарищу, — а ты здесь? Фирза должна быть весьма обязана тебе за твое внимание. Тоже мне, возлюбленный!
— Фирза уехала с матерью в Карлсбад, — ответил его товарищ, — так что можешь умерить свое удивление.
— Так далеко, что я удивляюсь еще больше. Истинному влюбленному неведомы понятия пространства. В Карлсбад! Да это же не дальше, чем… Смотри! Кто это к нам пожаловал?
Пока они говорили, к ним приблизился маленький старичок в одеянии из коричневой саржи, которое наверняка уже немало ему послужило. На нем была конусообразная шляпа, а в руке — старинная трость с золотым набалдашником. Черты лица выдавали почтенный возраст. Но его тело, хотя и весьма худощавое, явно было крепким и здоровым. Глаза были необычайно большими и яркими, а волосы, не соответствуя в некотором отношении остальному виду, выбивались из-под высокой шляпы черными с проседью патлами.
— Добрый вам вечер, судари, — произнес старичок с очень вежливым поклоном, подходя к студентам.
Они ответили приветствием с сомнительной почтительностью, обычной при встречах с незнакомцами, чей вид вызывает желание избежать с ними более близких отношений. Старик, казалось, не заметил холодности их приветствия и продолжил:
— Что вы думаете вот об этом? — И он достал из кармана золотые, богато гравированные часы, усыпанные бриллиантами.
Студенты насладились великолепной драгоценностью и по очереди восхитились красотой работы и дороговизной материалов. Старший, однако, заметил про себя, что невозможно удержаться от подозрительных взглядов на человека, чья внешность слишком мало соответствует обладанию таким ценным сокровищем.
«Он наверняка вор и украл эти часы, — подумал студент-скептик. — Надо к нему присмотреться поближе».
Когда он вновь посмотрел на незнакомца, то встретил его взгляд и почувствовал в нем, сам не зная почему что-то устрашающее. Он отвернулся и отошел от товарищи на несколько шагов.
«Я бы отдал, — подумал он, — мой фолиант Платона со всеми старыми маргиналиями Блюндерфунка, лишь бы узнать, кто этот старик, чей взгляд меня так пугает, с большими, как у гиены, глазами, что пронизывают насквозь, как вспышка молнии. Он кажется всему свету бродячим шарлатаном в дырявом почаще и остроконечной шляпе, но, однако, обладает часами, достойными императора, и разговаривает с двумя студентами, словно они его собутыльники».
По возвращении на то место, где он оставил друга, он обнаружил, что тот все еще восхищается часами. Старик стоял рядом, его огромные глаза были прикованы к студенту, и нечто неуловимое (но не улыбка) блуждало на желтоватом морщинистом лице.
— Вам, похоже, нравятся мои часы, — сказал старичок Феофану Гушту, тому студенту, который продолжал разглядывать прекрасную безделушку. Вероятно, вам хотелось бы владеть ими?
— Владеть ими! — воскликнул Феофан. — Да вы шутите, — а сам подумал: «Что за чудный подарок был бы для Фирзы в день свадьбы».
— Да, — ответил старик, — владеть… Сам я хочу расстаться с ними. Что вы за них предложите?
— Действительно, что можно предложить? Словно я могу позволить себе приобрести их. В нашем университете нет ни одного студента, который бы рискнул предложить цену за такое сокровище.
— Значит, вы не приобретаете мои часы?
Феофан, отчасти скорбно, покачал головой.
— А вы, сударь? — обратился он к другому студенту.
— Нет, — последовал краткий отказ.
— Но, — сказал старик, вновь обращаясь к Феофану, — если б я предложил вам эти часы… в качестве подарка… вы бы, вероятно, не отказались?
— Вероятно, нет. Вы же не положите их просто мне в карман. Но мы не любим шутить с незнакомыми людьми.
— Я редко шучу, — ответил старик. — Те же, с кем я шучу, редко отвечают мне тем же. Но только скажите, и часы — ваши.
— Вы в самом деле, — воскликнул Феофан дрожащим от радостного удивления голосом, — вы в самом деле так говорите! О Боже!.. Что я… как я могу вас отблагодарить?
— Неважно, — сказал старик, — не стоит благодарностей. Есть, однако, одно условие, прилагаемое к этому дару.
— Условие… какое?
Старший студент потянул Феофана за рукав.
— Не принимай от него подарков, — прошептал он. — Пойдем, я весьма в нем не уверен. — И он пошел прочь.
— Подожди чуть-чуть, Яне, — сказал Феофан, но его товарищ продолжал идти. Феофан был в нерешительности, следовать за ним или нет. Но он посмотрел на часы, подумал о Фирзе и остался.
— Если вы получите эту безделушку, вам придется выполнить условие, которое выполняли и другие, кто ею владел. Вам придется целый год заводить эти часы каждый вечер перед закатом солнца.
Студент рассмеялся:
— Действительно, трудное условие… давайте мне часы.
— Или, — продолжил старик, не обращая внимания на то, что его перебили, — если вы не выполните это условие, вы умрете в течение шести часов после их остановки. Если их не завести, они остановятся на закате.
— Мне это условие не нравится, — сказал Феофан. — Потерпите… я должен обдумать ваше предложение.
Он так и сделают. Он подумал о легкости, с какой можно избежать возможной беды, подумал о красоте часов… сверх того, он подумал о Фирзе и дне свадьбы.
«Тьфу! Да чего же я медлю», — сказал он сам себе, а потом обратился к старику:
