Елена Климова - Реминискорум. Пиковая дама
Душ всегда действовал на него благотворно. Сначала теплая вода расслабляла и успокаивала. Потом, помывшись как положено, по старинке, с мылом и мочалкой, и дважды вымыв голову, он врубал холодную, и после первого шока волна бодрости разбегалась по всему телу. Туман в голове расчищался, и грядущий день представал перед ним таким, как всегда (ну или почти всегда), – зовущим увлекательным приключением, полем боя, которое ждет, чтобы его завоевали. Помог душ и на этот раз. Утренние странности и страхи словно водой смыло. Вылезая из душа, он еще на всякий случай с опаской кинул взгляд в зеркало, но там все было как обычно. Никаких посторонних женщин. И тогда он приказал себе просто забыть, выкинуть этот эпизод из головы. И тренированное сознание охотно подчинилось.
На самом деле он не соврал Рите – ему действительно надо было на работу. Только не в студию, к холсту (об этом сейчас даже думать не хотелось), а в офис при галерее «Антон Соколов. Портреты современников», где на сегодня были назначены несколько встреч. И одна из них должна была уже пятнадцать минут как начаться. Ничего, подождут. Антон быстро оделся, спустился в студию и оттуда прошел через внутренний двор дома в галерею. Вот так он удобно устроился – практически в центре Москвы, а от дома до офиса двадцать шагов. Буквально двадцать. Потому что он этого достоин.
День, несколько странно начавшись, окончательно выправился и понесся обычным экспрессом. Проведя две встречи в офисе, Антон вдруг почувствовал голод и третью встречу, с полного согласия собеседника, перенес в соседнее кафе, где они плодотворно обсудили дела за обедом из трех блюд с немалыми порциями, почему-то стыдливо именуемым в меню бизнес-ланчем. После этого Антон вернулся в галерею и еще немного пообщался с разными людьми по телефону. Неминуемо приближался тот час, когда, по традиции, он должен был вновь удалиться в студию, чтобы писать. Чего ему сегодня категорически не хотелось. Однако, заглянув в свое расписание, он обнаружил, что именно на сегодня на это время он записан к своему стилисту Грише Сапрыкину, а значит, творческий сеанс, увы, придется пропустить.
Гришу он посещал регулярно. Гриша был очень странным типом (как, впрочем, и все топовые московские стилисты), но обладал, надо признать, безупречным вкусом и мастерством своим владел в совершенстве. А мастерство Антон привык уважать. Это Гриша придумал нынешний стиль Антона и постоянно помогал его поддерживать и развивать. Одному художнику трудно угодить другому – непременно возникнут художественные разногласия. Но у Гриши с Антоном не было разногласий, и за это Антон его искренне ценил… хотя и продолжал числить вместе с остальными стилистами по ведомству зазнавшихся сотрудников сферы обслуживания.
Стыдно в этом признаться, но время, которое он проводил в парикмахерской, пардон, салоне, полностью расслабившись и отдав себя в руки Гриши и его девочек, Антон воспринимал как настоящий отдых. Вот и на этот раз, едва усевшись в удобное кресло, он прикрыл глаза и сразу унесся мыслями в какие-то приятные дали, ощущая фоном, как порхают вокруг головы ловкие пальцы, слыша, как пощелкивают, иногда тихонько позвякивая или посвистывая, ножницы. Иногда подключается урчание или жужжание машинки. Но вот уже снова звонко щелкают ножницы. Вжик, вжик, пауза. Вжик, вжик, пауза. Пауза. Пауза. Пауза. Почему вдруг стихли привычные успокаивающие звуки? Курить они, что ли, отправились? Чувствуя себя несколько глупо – зачем сидеть в зеркале с закрытыми глазами, если тебя никто не стрижет и волосы не сыплются на лицо, – Антон открывает глаза. В зеркале отражается мастер, стоящий за креслом и застывший с занесенными над его головой большими ножницами. Антон хочет спросить Гришу, почему он прекратил работать, но тут же понимает, что это не Гриша… Это она! Та самая женщина из галереи! Ее прическу, платье и безумный напряженный взгляд нельзя не узнать. И тут же – еще одним ударом по пошатнувшемуся чувству реальности – проясняются и резонируют утренние воспоминания. Сегодня утром в ванной он видел вовсе не Риту. Там была она! И вот теперь она стоит, наклонившись над ним, беспомощно сидящим в кресле, и держит, нет, что там, из последних сил с тем же ожесточенным напряжением удерживает огромные ножницы. Они рвутся к его горлу, словно взбесившийся пес. Вот сейчас она спустит их с цепи, и ему конец. От ужаса он дергается в кресле, пытаясь увернуться, в тот же момент ножницы лязгают в каком-то миллиметре от виска.
– Ты совсем сдурел?! – басом орет Гриша, от неожиданности совершенно позабыв про свой манерный фальцет. – Я же мог тебя убить!
Антон моргает. Конечно, это Гриша стоит за креслом. И это его ножницы – никакие не гигантские, а самые обычные – только что испортили результат почти уже завершенного часового труда, криво откромсав весьма заметный клок волос у левого виска. Потому что ему, Антону, что-то привиделось, и он начал дергаться, словно психованный.
– Ну что теперь делать? Как это исправить? Я прям не знаю, – Гриша серьезно удручен, но к нему уже вернулись его обычные вычурные манеры. – Придется еще часа два колдовать. И что я скажу следующим клиентам?
– Гришань, извини, – говорит Антон, – мой косяк. И вообще, все не так уж плохо получилось, даже оригинально. Давай оставим так, а в следующий раз поправим. Поеду я, пожалуй, домой. Надо отдохнуть, а то, видишь, уснул, а потом проснулся и дернулся.
– Ладно, – обиженно тянет Гриша. – Посиди еще пять минут. Я хоть чуть-чуть подровняю.
И Антон остается в кресле. Только глаза больше не закрывает и сидит напрягшись, стиснув зубы – сторожит, контролирует свою реальность. Но с реальностью в салоне больше ничего не происходит. И до дома он добирается вполне спокойно, без происшествий. А приехав, падает на кровать и лежит неподвижно, словно если он сам не будет двигаться, то и с ним ничего плохого не случится. Когда взрослая реальность рушится, к нам возвращаются детские страхи и детские привычки.
Долго-долго он лежит так, и в его голове нет ни одной мысли, кроме тоскливого: «Что это со мной? За что это мне?» Кровь стучит в висках и отдается шумом моря в опустевшем резонаторе черепа. И наконец из этого шума рождается некое подобие ответа. Зеркало. Антон вскакивает, словно подброшенный пружиной, и начинает мерить комнату быстрыми шагами. Ему кажется, что это переход от бездействия к хоть какому-то действию, и в какой-то мере это действительно так. Под ритм шагов посетившее его наваждение начинает обретать какую-то разумную структуру. Зеркало. Не просто зеркало, а большое зеркало. Каждый раз, когда он видел эту женщину, он видел ее в большом зеркале. Первый раз – на открытии галереи, в большом старинном зеркале. Второй раз – в достаточно большом зеркале в собственной ванной. Третий раз – в зеркале в парикмахерской, также немаленьком. А с чего все началось? С разговора с профессором! Это чертов итальянец велел ему посетить зал с зеркалами. И особо еще, с нажимом так, намекнул, что именно ему, Антону, это просто необходимо. И при этом взгляд его, если вспомнить, ведь точно такой же, как у женщины, которую он там, в зале увидел. А что он вообще помнит про эту женщину? Темный силуэт, бледное лицо, сходство с картинами Возрождения. Основное – это как раз безумный взгляд. А взгляд-то профессора! Вот вам и гипотеза вырисовывается, ясная, без всякой там мистики и психических отклонений. Профессор – гипнотизер. Во время разговора он загипнотизировал Антона или как-то иначе что-то ему внушил. Такое вполне возможно. Антон читал про подобные, как их там по-научному, суггестивные методики. В обычном разговоре опытный суггестор может легко закодировать человека на выполнение любых действий, вплоть до убийства или самоубийства. А спусковым крючком является какая-нибудь невинная фраза или картинка, иногда предмет. В случае Антона это любое большое зеркало, увидев которое, он должен увидеть в нем кого-то с взглядом профессора. Весь остальной облик женщины он, вероятно, сам домыслил – сыграло художественное воображение. Темный силуэт, бледное лицо – ну кого еще можно увидеть в зеркале? Антон даже рассмеялся от облегчения, настолько логично все получалось. Вслед за облегчением накатили злость и решимость. Нужно немедленно разыскать шутника-профессора и велеть ему снять с Антона этот, как его, ментальный блок. Он даже схватился за телефон, чтобы звонить поганке Машке, которая свела его с проклятым профессором, но тут же на него накатила очередная волна, на этот раз страха. А что если профессор вовсе не шутник? Что если трюк с женщиной в зеркале – это не розыгрыш, а реальная бомба, заложенная в его подсознание? Пока она, являясь ему, всегда молчит, но вот однажды возьмет и скажет: убей президента! Или: взорви станцию метро! Профессор-то иностранец. Вполне может оказаться агентом какого-нибудь Моссада или ЦРУ. Или того хуже. Тип лица средиземноморский, денег немерено. Мало ли, что он представляется итальянцем. Вполне может оказаться на поверку и арабом. Новым Усамой бен Ладеном. Ездит со своим музеем по всему миру, кодирует людей на совершение терактов, а потом в один прекрасный день подаст сигнал – и произойдет новое 11 сентября, только в мировом масштабе. Тысячи одновременных терактов в сотнях городов. И совершать их будут не идейные смертники-джихадисты, которых легко вычислить, а известные члены общества, богатые и знаменитые, те, на кого ни за что и не подумаешь. Возможный сценарий? Очень даже! Антон со стоном отбросил телефон, вновь закружился по комнате. Что делать, что делать, что делать?! Обратиться в компетентные органы? И что я могу им сказать? Что раскрыл мировой террористический заговор, опираясь на свои видения в ванной? В лучшем случае они надо мной посмеются, в худшем – решат, что у меня паранойя. А разве это не паранойя? Может быть, может быть… Но, как известно, если у вас паранойя, это еще не значит, что за вами не следят. Женщину-то в зеркалах он видит, это факт. И с профессором разговаривал. Факт. Все сходится. Но в органы обращаться нельзя. Что же делать? Что делать?..
