Дмитрий Федотов - Двойной оскал
— Я что-то тебя не пойму, — Олег упер в мою сторону указательный палец. — Ты же только что доказал нам, что здесь не было никого постороннего?!
— А я и сейчас не утверждаю, что он был, — пожал я плечами.
— Но ведь девица не могла…
— А кто вам сказал, что это была девица?
— А?.. — Ракитин несколько секунд очумело разглядывал мою невинную физиономию, потом до него дошло. — Ты опять за свое?! Нет больше никаких психомов! Нет!!.. Понял, фантаст хренов? — Он тут же спохватился и замолчал, лишь желваки под скулами выдавали напряжение, охватившее Олега по моей вине. А сам я в этот момент готов был отрезать себе язык, проклиная собственную бестактность по отношению к лучшему другу.
— Значит так, — заговорил через минуту Ракитин почти нормальным голосом. — Лейтенант, заканчивайте тут все и садитесь за отчет. Я — к полковнику Бересту, а ты, Шерлок Ватсон, свободен до… Короче, свободен! — Он резко повернулся и размашистым шагом вышел из спальни.
Велесов покосился на меня и спросил:
— А это правда, что господин майор, ну… пытался вместе с собой и этих…
— Правда, Паша, — я вдруг почувствовал жуткую, прямо таки многотонную усталость и непреодолимое желание выпить. — Подбрось меня до «Бистро», а то я сегодня безлошадный.
— Идемте, Дмитрий Алексеевич, — кивнул Велесов, открыл дверь и кликнул маявшихся в гостиной санитаров.
Уже в машине, когда отъехали пару кварталов от гостиницы, он рискнул задать еще один, мучивший его до сей поры вопрос:
— А кто же это все-таки мог быть, если не девчонка?
— Не знаю, лейтенант, — честно ответил я, — может быть, это и вовсе нечеловек. Всякое в жизни бывает…
* * *Все-таки я сумел закончить сей суматошный день более-менее достойно и с пользой для себя. И во многом благодаря вовремя принятому внутрь стаканчику знаменитой в городе «Таежной пади» — напитку, изобретенному владельцем «Сибирского бистро», моим бывшим однокурсником Васькой Полосухиным, пардон, Василием Вилоровичем! Испытывая, видимо с детства, слабость ко всякой «вкусной, но нездоровой» пище, Василий все же удержался от погружения в пучину алкогольного забвения подобно многим своим приятелям-бизнесменам легендарных «мутных девяностых» годов. В результате появилось «Сибирское бистро» — помесь знаменитого брэнда «Макдоналдс» и чисто местного колорита — с весьма оригинальным меню напитков и блюд. А коктейль «Таежная падь» — клюквенный морс пополам с коньяком, медом, корицей и гвоздикой — вкупе с «чебурятами», жаренными во фритюре пельменями, составили лицо заведения.
И вот когда я, расправившись с порцией «чебурят», приступил ко вкушению «таежного» напитка, меня довольно сильно и бесцеремонно шлепнули по загривку, и следом раздалось довольное «гыгыканье», которое я бы, наверное, узнал и на том свете. Васька плюхнулся на стул напротив меня и, продолжая улыбаться во весь свой «буратинский» рот, дождался, пока я откашлялся от попавшей не в то горло «Пади» и снова обрел способность говорить.
— Здорово, Димоген! — сказал Васька знакомым гнусавым из-за сломанного в юности носа голосом. — Как тебе моя жрачка?
— Полосатый, — морщась от попавшего в нос напитка, хрипло проговорил я, — когда же ты научишься вести себя сообразно положению, а не происхождению?
— А чем тебе не нравится мое происхождение? — немедленно окрысился Полосухин, всегда болезненно воспринимавший любое упоминание о своем, далеко не безоблачном детстве.
Родители, вконец спившиеся сельские интеллигенты, выгнали десятилетнего Ваську из дому, посчитав для себя разорительным содержание «лишнего рта». И сидеть бы им в тюрьме по суровым советским законам, если бы история получила хоть какую-то огласку. Но ее-то как раз и не было, потому что Василий, по натуре гордый и независимый, молча снес обиду и пошел в большой мир, даже не думая о последствиях. Через месяц скитаний по разбитым дорогам степного Приобья его, полумертвого от голода, подобрал цыганский табор, приняв, очевидно, за родственника из-за носатости, чернявости и хитрющих зеленых глаз. И за следующие пять лет Полосухин постиг все премудрости жизни «вольного народа», начиная от конокрадства и кончая философией мировосприятия этих простодушных, плутоватых, свободолюбивых людей. Табор по сути являлся абсолютно автономной социальной единицей, имеющей даже собственную систему образования и медицинской помощи. И такая независимость никак не могла понравиться властям предержащим, усиленно строившим в то время новое общество — единый советский народ. Поэтому когда табор попал в «зачистку» во время очередной кампании по борьбе с бродяжничеством и тунеядством и Ваську вместе с остальными цыганятами отправили в интернат для трудновоспитуемых детей, преподаватель, тестировавший их на грамотность, был несказанно удивлен Васькиным уровнем образованности, вполне соответствовавшим среднешкольному. Полосухин же, будучи все-таки не цыганом, не стал упираться и рваться из интерната на волю, подобно другим детям «вольного народа», а весьма прилежно доучился до семнадцати лет и, получив копию метрики, записанную с его слов, и паспорт, вышел в большой мир вполне состоявшимся гражданином. Правда, привычка жульничать и хитрить при любом удобном случае, а также ввязываться с бесшабашной отвагой во всякие сомнительные авантюры, въевшаяся в его натуру за время «цыганской одиссеи», так и осталась. Именно поэтому по окончании Сибирского медицинского университета в большой мир вышел не Василий Филаретович, а Василий Вилорович Полосухин: видимо, Васька решил, что последнее отчество звучит более солидно и благородно. А может, сделал это для того, чтобы поскорее забыть детский кошмар бесконечных побоев и унижений от собственных родителей…
Поэтому, зная всю историю, я поспешил исправить неловкость и примирительно сказал:
— Извини, Васек, это я от неожиданности. Рад тебя видеть!
— Да уж, — хмыкнул он, — в большом городе живем: времени на встречи со старыми друзьями совсем нету. А ведь в бистро регулярно ходишь!
— Ну, и ты, Васек, знаешь, где я работаю и где отдыхаю…
— Так ты, Димоген, кто? — немедленно надулся этот прохиндей. — Журналист, любитель «жареного». А я?..
— А ты, Полосатый, всего лишь слегка отмытая цыганская рожа! — осадил я его, зная наперед, что если Ваську не остановить сразу, ссора неизбежна: уж больно он любил кичиться своим новым положением, которого достиг исключительно самостоятельно. — И не продолжай, пожалуйста! А то ведь… тебе ли не знать силы печатного слова?
— Ты чего, Димыч? — тут же пошел на попятную Полосухин. — Я же пошутил…
