Людвиг Павельчик - Тропами ада
Должно быть, я все-таки заснул тем первым, неглубоким сном, когда веки еще подрагивают и превратности прошедшего мимо дня несколько будоражат, когда откуда-то снизу, с первого или второго этажа, до моего слуха донеслись звуки тихой плаксивой музыки, напоминавшей ненавязчивую импровизацию замечтавшегося виолончелиста. Через несколько мгновений музыка оборвалась, но вскоре послышалась снова, на этот раз немного громче и уверенней, вырисовываясь в определенную тему. К виолончели добавился еще один инструмент, намного ниже по звучанию, но с теми же заунывными интонациями, словно взывая к ностальгии по меду потухшей страсти.
Я приподнялся на локте и прислушался. Поначалу никакого беспокойства я не испытал, приписывая слышанное выходкам моего воображения, вытворявшего порой разные штуки, чем я был даже горд, объясняя это моими неординарными интеллектуальными способностями и умением "жить полнее". Но по мере того, как музыка усиливалась, постепенно дополняясь все более широким спектром участников и приобретая размах настоящего музыкального произведения, где-то в глубине моей души, тягуче постанывая, начала зарождаться тревога.
Что ж это такое, в самом деле? За два дня, что я провел здесь, я успел составить себе определенное мнение о доме и его странной хозяйке, и это мнение было не самым положительным из когда-либо составленных мною. При всей своей величественности и завораживающей неординарности менее всего этот дом походил на место светских утех и развлечений. Да этого, в конце концов, просто не могло быть!
Ответ на вопрос был мне ясен. Невольно пережевывая вчерашние бредни кабацкого романтика и, повторюсь, обладая чрезмерно развитым воображением, я, несомненно, и получил сейчас в награду то, что получил. Тем паче, благодатная почва для семян галлюциноза в виде моей нервной усталости и общей заторможенности, что, безусловно, сделало меня подверженным всякого рода внушениям, была заранее подготовлена.
Когда я решил было успокоиться и попытаться уснуть по-настоящему, убедив себя в правильности собственных суждений, снизу до меня долетел звонкий смех, взорвавшись где-то среди музыки и разлившимся ручьем прокатившись по этажам, заглядывая в каждый уголок старого особняка и замерев в том конце коридора, где находилась моя комната.
Волна паники прошла по всему моему телу, выбив на лбу липкий пот и сведя легкой судорогой пальцы ног. Я с ужасом осознал, что, войдя вечером в комнату, не подумал запереть за собой дверь и, следовательно, был беззащитен, как младенец.
Почему-то именно ночью все чувства обостряются, всплывают старые, порой детские страхи в немыслимом сочетании с разоружающей сентиментальностью, а от дневной бравады и самоуверенности не остается и следа. Исчезает ощущение прочности и незыблемости окружающего мира, а малейшая неприятность, еще несколько часов назад казавшаяся совершеннейшим пустяком, вырастает до размеров чудовища, наровящего не оставить камня на камне от былых надежд.
Вот и в этот раз – нейтральное, по сути, событие, вполне могущее иметь достойное объяснение, буквально бросило меня в пучину страха, заставив вскочить с постели, броситься к двери и трясущимися побелевшими пальцами запереть ее на засов, зло и обиженно скрипнувший в ответ на мою бесцеремонность. Запирая дверь, я был абсолютно уверен, что слышал снизу смех и топот ног, как при танце, в такт этой невозможной, сводящей меня с ума, какофонии.
В поисках глотка свежего воздуха я бросился к окну. Видимо, нервы мои и в самом деле были ни к черту, во всяком случае я мог поклясться, что в неровном свете уродливого серпа луны я что-то видел. Как будто неясных очертаний тень мелькнула среди корявых деревьев заброшенного сада. Что-то светлое на фоне темной растительности. Совершенно ошалевший и склонный теперь уже во всем видеть опасность, я не дал себе труда вглядеться воспаленными глазами в игру света и тени, но, медленно и словно отрешенно, совершенно измученный и разбитый, вернулся к своей постели, мысленно поклявшись себе навсегда покинуть проклятый дом с первыми лучами солнца. Ни на музыку, ни на сопутствующие ей звуки я более не обращал внимания, посему не могу утверждать, продолжалась ли эта дикость или же исчезла, как исчела моя способность трезво мыслить. В одном я был совершенно уверен – что-то не в порядке. Причем скорее со мной, нежели с окружающей действительностью. Однако невозможность прояснить суть проблемы тревожила и беспокоила меня больше всего. И подспудно я уже понимал, что от этого не скрыться, забравшись с головой под одеяло, как не погасить солнце простым зажмуриванием, как в далеком детстве.
Рассвет застал меня, как и водится, в постели. Если быть точным, то рассвета я уже не застал, проспав относительно долго, во всяком случае, гораздо дольше, нежели планировал в своих ночных клятвах. Солнце уже стояло высоко и лучи его играли в листве сада, обещая неплохой день. Вокруг было так тихо и идиллически спокойно, что ржавый засов, который я, подгоняемый ужасом, лихорадочно задвинул среди ночи, вызвал у меня теперь лишь улыбку и нечто вроде стыда за свое ночное безумство. Постояв у окна, глядя в сад, где я, как мне казалось, давеча видел призрака и проанализировав свое недостойное поведение, я окончательно убедился в его абсолютной неадекватности и искренне порадовался, что это происшествие, по крайней мере, не станет достоянием общественности и не заставит меня краснеть под напором пытливых насмешек. Само собой разумеется, мысль покинуть дом казалась мне теперь совершеннейшей нелепицей и бесследно исчезла в лабиринтах забытого. Посему, решив оставить страхи и беспокойства истеричным дамам, я принялся планировать предстоящий день.
Как бы там ни было, но, дабы полностью развенчать собственные надуманные мифы, первым пунктом программы я определил осмотр дома. В конце концов, я собирался прожить здесь немалый срок и имел полное право представлять себе устройство приютившей меня обители, тем более, что запрета на сдержанное любопытство, которое я намеревался проявить, в нашем договоре с Кристианой установлено не было. Да и, в конце концов, кто-то же должен в отсутствие владелицы приглядывать за домом! Тем паче, она сама нарекла меня "хозяином", пусть и в скромных рамках квартирантских полномочий. Это значит, что осмотр особняка на предмет обнаружения различного рода нечисти типа крыс просто необходим и я, как вежливый и дружелюбный человек, готов безвозмездно оказать ей эту услугу.
Прекрасно понимая, что выдвинутая мною самому себе мотивация явно не выдерживает никакой критики, я все же предпочел ею удовлетвориться, нежели выстраивать новую, еще более мудреную. Истинной же моей целью было, известное дело, исследование наличия хотя бы теоретической возможности проведения почудившегося мне ночного действа. Если это могло быть в принципе, то должна же существовать какая-то инфраструктура, по меньшей мере, танцевальный зал или что-то вроде этого. Следы постороннего пребывания в обветшалом доме я, полагаю, тоже сумел бы обнаружить. Невозможно же, в самом деле, толпе людей устроить здесь буйство, не потревожив многолетний слой пыли, покрывающий, как мне казалось, все без исключения!
