Эрнст Гофман - Майорат
Тут в зале раздались тихие шаги, и мне почудились, что в воздухе пронесся ужасный вздох. "Ее уже нет!" — мысль эта пронизала меня как удар молнии! Старик поспешно поднялся и громко окликнул:
— Франц! Франц!
— Да, господин стряпчий! — отозвались за дверью.
— Франц! — продолжал мой дядя,— помешай уголья в камине и, если можно, принеси нам две чашечки хорошего чаю!
— Здесь чертовски холодно,— обратился он ко мне,— поговорим лучше там, у камина. Старик отпер дверь, и я машинально поплелся за ним.
— Что делается внизу? — спросил дядя.
— Ах,— ответил Франц,— все оказалось не так страшно, госпожа баронесса пришла в себя и полагает, что обморок приключился от дурного сна!
Я собирался громко возликовать от радости и восторга, но дядя строго взглянул на меня, и я прикусил язык.
— Вот как? — сказал он,— а хорошо бы сейчас поспать еще пару часиков. Не нужно нам чаю, Франц!
— Как прикажете, господин стряпчий,— ответил Франц и оставил нас, пожелав спокойной ночи, хотя уже пропели петухи.
— Слушай, тезка,— сказал старик, выколачивая трубку — однако хорошо, что с тобой не приключилось несчастья ни от волка, ни от заряженного ружья!
Я все понял и устыдился того, что дал старику повод обойтись со мною как с несмышленым ребенком.
— Будь так добр, милый тезка,— сказал мой дядя утром,— сойди вниз и узнай, как чувствует себя баронесса. Можешь спросить у фрейлейн Адельгейды, она уж, конечно, сообщит тебе подробный бюллетень.
Можно себе представить, как полетел я вниз. Но в ту минуту, когда я хотел тихонько постучаться в двери, ведущие в переднюю баронессы, навстречу мне вышел сам барон. Он в изумлении остановился и смерил меня мрачным, пронизывающим взглядом.
— Что вам здесь нужно? — буркнул он. Несмотря на то, что сердце у меня отчаянно колотилось, я овладел собой и ответил твердым голосом:
— Я пришел по поручению дяди узнать о здоровье баронессы.
— О, это были пустяки, ее обычный нервный припадок. Сейчас она спокойно спит, и я уверен, что она выйдет к столу совсем здоровая и веселая. Так и передайте!
Барон проговорил это со страстной горячностью, и я подумал, что он беспокоится о баронессе сильнее, чем хотел бы показать. Я повернулся, собираясь уходить, но барон вдруг схватил меня за руку и воскликнул, сверкая глазами:
— Мне нужно поговорить с вами, молодой человек!
Разве не видел я перед собой оскорбленного мужа и не должен был опасаться поединка, который мог кончиться моим позором? Я был безоружен, но вспомнил об отменном охотничьем ноже, подаренном мне дядей здесь, в Р-зиттене, который лежал у меня в кармане. Я последовал за стремительно шагавшим бароном, решив не щадить жизни, если со мной поступят недостойным образом. Мы вошли в комнату барона, и он запер дверь. Скрестив руки, он стал нервно расхаживать по комнате, потом остановился передо мною и повторил:
— Мне нужно поговорить с вами, молодой человек. Ко мне вернулось все мое мужество, и я сказал, возвысив голос:
— Надеюсь, слова ваши не будут оскорбительны для меня.
Барон посмотрел на меня удивленно, будто не понял, потом мрачно потупился, заложил руки за спину и снова стал метаться по комнате. Он взял стоявшее в углу ружье и вставил в него шомпол, точно желая убедиться, заряжено оно или нет. Кровь закипела у меня в жилах, я схватился за нож и подошел вплотную к барону, чтобы лишить его возможности прицелиться в меня.
— Прекрасное оружие,— сказал барон, засовывая ружье обратно в чехол.
Я отошел от него на несколько шагов, но барон снова подошел ко мне, хлопнул меня по плечу сильнее, чем следовало бы, и промолвил;
— Должно быть, я кажусь вам возбужденным и расстроенным, Теодор. Это и в самом деле так после страхов и волнений этой ночи. Нервный припадок моей жены был неопасен, теперь я это вижу, но здесь, в этом замке, где поселился мрачный дух, я беспрестанно ожидаю всего самого ужасного, и кроме того, она в первый раз здесь заболела. Вы, вы одни в этом виноваты!
— Я не имею ни малейшего подозрения, как это могло случиться, — сдержанно ответил я.
— О,— продолжал барон,— о, если бы этот проклятый ящик управительши раскололся в щепки на льду, о, если бы вы... но, нет, нет! Это должно было случиться, и я один во всем виноват. Я должен был в ту же минуту, как вы заиграли в комнате баронессы, рассказать вам о положении вещей и настроении моей жены...
Я хотел что-то сказать.
— Дайте мне высказаться!— воскликнул барон,— я должен предупредить ваши поспешные суждения. Вы сочтете меня за сурового человека, далекого от искусства. Я вовсе не таков, но есть одно соображение, основанное на глубоком убеждении, которое заставляет меня не допускать сюда такую музыку, которая может взволновать, лишить покоя всякую душу, а также, конечно, и мою. Знайте, что жена моя так впечатлительна, что это может в конце концов лишить ее всех радостей жизни. В этих зловещих стенах она не выходит из состояния неестественного возбуждения, которое обыкновенно посещает ее только моментами, но все же есть предвестник серьезной болезни. С полным основанием вы имеете право спросить, почему я не избавлю эту нежную женщину от пребывания в этом ужасном месте, от этой дикой, сумбурной охотничьей жизни? Назовите это слабостью, но я не могу оставить ее одну. Я испытывал бы такую тревогу, что был бы совершенно не в состоянии заниматься важными делами, ибо знаю, что самые ужасные картины всевозможных несчастий, которые могут с ней случиться, будут преследовать меня и в лесу, и в судейской зале. И потом, я думаю, что для слабой женщины как раз вся эта жизнь может служить как бы укрепляющей ванной. Морской ветер, по-своему замечательно завывающий в елях, глухой лай собак, дерзкие и веселые переливы рогов должны преобладать здесь над расслабляющим, томным хныканьем фортепьяно, на котором не следовало бы играть мужчине; вы же вознамерились настойчиво мучить мою жену и довести ее до смерти!
Барон произнес эти слова, возвысив голос и дико сверкая глазами. Кровь бросилась мне в голову, я сделал порывистое движение рукой в сторону барона и хотел заговорить, но он не позволил мне сделать это.
— Я знаю, что вы хотите сказать,— начал он,— я знаю это и повторяю: вы были на пути к тому, чтобы убить мою жену, в чем я нисколько вас не виню, хотя вы поймете, что я должен положить этому конец. Словом, вы экзальтируете мою жену своею игрою и пением. И когда она без удержу носится по бездонному морю мечтательных грез и предчувствий, вызванных злыми чарами вашей музыки, вы низвергаете ее в бездну рассказом о страшном призраке, дразнившем вас там наверху в судейской зале. Ваш дядя все рассказал мне, но я прошу вас, повторите мне все, что вы видели и слышали, чувствовали и подозревали.
