Наталья Лебедева - Крысиная башня
— Да?
— Полина, здравствуй, — сказал Мельник — Я пока остаюсь. Передашь ей?
— Передам.
— Она не отвечает на мои звонки. Вообще.
— Она сказала, что вы плохо расстались.
— Плохо?
— Да. — Полина помолчала. — Она сказала, что ты силой заставил ее жить. И если это так, то… спасибо тебе.
— Как она?
— Без изменений. Плохо.
На новом месте Мельнику не спалось. Ему казалось, что дело в звуках: кашель соседа, оброненная в квартире наверху вещь, шаги по лестнице — все это многократно усиливалось пустым нутром шкафов, столов и тумбочек. Чужая квартира была наполнена эхом, которое не глушили одежда, безделушки, бумажные страницы книг и журналов. Это было эхо заброшенного жилья, гулкое и нечеткое. Мебель и стены состарились и уже не отражали звуки так же уверенно, как прежде. Мельник закрыл глаза и начал представлять себе чужих людей: старика, что кашляет за стеной, девушку на высоких каблуках с металлическими набойками, прошедшую по лестнице, тех, кто ехал в троллейбусах — за окном время от времени проезжали троллейбусы, их усы издавали легкий, призрачный свист, скользя по проводам. Призраки этих людей толклись в квартире, касались лица ледяными пальцами и мертвенным дыханием. Мельнику казалось, что он дотрагивается до холодных зеркал.
В комнатах пахло пылью и влагой, это был запах безлюдного места, когда-то населенного людьми.
Потом, когда Мельник немного привык и начал засыпать, его вдруг разбудила музыка. Она звучала словно издалека, но тихо и ясно. Постепенно перед мелодией отступили все прочие звуки. Призраки испуганно разлетелись по сторонам, серые и легкие, как клочья пыли. Это была любимая песня Саши.
Nothin’ last forever but the earth and sky…[2]
Мельнику стало интересно, откуда она звучит. Он встал. Комната плыла и покачивалась, будто корабль в ветреную погоду.
All your money won’t another minute buy…[3]
Мельник ходил по квартире и прислонял ухо то к одной стене, то к другой, но везде стояла тишина, будто за стенами вообще не было людей. Никто не кашлял, не ругался, не смотрел телевизор. Может быть, там не было квартир или даже самих стен. Только видимость, тонкие обои, прикрывающие пустоту.
Dust in the wind…[4]
Все мы только пыль на ветру и более ничего. Мельник был почти согласен. Он всю жизнь заставлял себя думать, что одинаково любит всех людей: и хороших, и плохих, и близких, и далеких. Он отчетливо понимал, что все когда-нибудь уйдут, не оставив следа. Но о Саше как о пыли он думать не хотел. В день операции, в тот день, когда она могла умереть, Мельник понял, что не знает, как будет жить без нее. Его охватил ужас. Он не мог есть, не мог пить, он почти ослеп от волнения, а когда пытался думать о том, что происходит в операционной, чувствовал абсолютное бессилие, потому что не мог представить ничего, кроме белых стен и металлического блеска скальпеля. Он больше не мог относиться ко всем людям как к одинаково ценным существам. Если бы у него был выбор, он бы предпочел, чтобы Саша жила, а умер бы какой-нибудь другой человек.
Сразу после операции Мельник понял, что Саша сдалась. Ему трудно было приходить к ней домой, потому что в ее комнате звучали «Пыль на ветру», «Вниз по теченью неба» и марсианский голос Жанны, обещающий Чудесную страну. Саша слушала эту музыку с улыбкой. Она готова была умереть.
Музыка стихла, и Мельник лег обратно в кровать. Он лежал на спине и, глядя на потолок, исчерченный тенями древесных ветвей и электрических проводов, проверил, надежно ли держит Сашино сердце. Он боялся потерять его во сне.
4На следующий день, сверяясь с адресом, Мельник доехал до городской окраины и вошел в небольшой районный ДК. В холле перед столом администратора толпился народ. У всех в руках были зеленые листки, выданные на кастинге. Стараясь держаться в стороне, Мельник отошел в боковой коридор и прислонился плечом к двери с табличкой «Народный хор». За дверью было тихо.
Время ожидания он использовал для того, чтобы попробовать жонглирование. Но стоящая у стены чужая сумка, набитая каким-то магическим хламом, не сдвигалась с места, сколько Мельник не старался. Он больше не ощущал, что мир вокруг него предметен. Реальным казалось ему одно только Сашино сердце.
Оставаться с краю долго у него не получилось, толпа росла, как на дрожжах. Среди участников мелькали члены съемочной группы: деловитые, собранные, сосредоточенные. Кудрявый парень прошел, держа перед собой большую черную камеру. В другую сторону пробиралась девушка, у которой на животе была закреплена подставка с ноутбуком. В тесном коридоре она зацепилась карабином за карман пальто Мельника, не заметила этого сразу, и он был вынужден сделать за ней несколько шагов. Она остановилась, поняла, в чем дело, весело засмеялась. Оба схватились за карабин и, путаясь в руках, попытались его отцепить. Мельник с грустью подумал, что за эти два дня прикасался к чужим людям чаще, чем за последние десять лет, и поднял на девушку глаза. Она была полной противоположностью Саши: яркая брюнетка с блестящими волосами, крупным носом с горбинкой и смуглой кожей. Плечи у нее были худые, бедра — широкие, тяжелые, и, когда она говорила, в голосе слышался едва уловимый южный акцент.
— Ну-ка… А вот так?.. Сейчас…
У нее были теплые и мягкие руки. Какие руки у Саши, Мельник не знал, он думал об этом с сожалением и болью.
Карабин наконец сдался, и сразу после этого начали пускать в зал. Ассистенты в дверях проверяли зеленые листки. Мельник видел, как отправили обратно двоих, пытавшихся пройти без пропуска. Он дождался, пока очередь истончится, и тогда подошел ко входу.
Зал был мест на двести, небольшой: синие бархатные кресла, задрапированная черным сцена. На сцене возвышался черный куб, массивный и матово блестящий. Спереди в кубе была прорезана дверь, заложенная засовами причудливой ковки и запертая на огромный старинный замок. Мощные прожекторы освещали зрительный зал. Почти все места в нем были заняты. В середине зала Мельник увидел Айсылу. Она улыбнулась ему знакомой теплой улыбкой, и он улыбнулся в ответ. За ней, у противоположной стены, сидела хрупкая девочка с длинной шеей и маленькой головой, ундина. Девочка скользнула по нему взглядом, и, когда ее глаза встретились с глазами Мельника, что-то похожее на живую человеческую эмоцию коснулось ее лица.
— Сядьте, — раздраженно приказал кто-то у Мельника за спиной, однако, когда он обернулся, там уже никого не было.
Мельник взглядом нашел свободное место, но оно было почти в середине зала, и для того чтобы попасть туда, ему нужно было пройти мимо по меньшей мере десятка участников.
