Говард Лавкрафт - Сияние извне
Первым свечение у колодца заметил коронер, сидевший у выходившего во двор окна. Снаружи уже совсем стемнело, и все окружавшее дом пространство было залито таким ярким лунным светом, что казалось, земля, деревья и деревянные пристройки светятся сами по себе. Однако это новое сияние, отчетливо выделявшееся на общем фоне, не было иллюзией. Оно поднималось из черных недр колодца, как слабый луч фонарика, и терялось где-то в вышине, успевая отразиться в маленьких лужицах зловонной колодезной воды, оставшихся на земле после очистных работ. Сияние это было весьма странного цвета, и когда Эмми наконец получил возможность выглянуть во двор из-за спин сгрудившихся у окна людей, он почувствовал, как у него останавливается сердце. Ибо окраска загадочного луча, вздымавшегося к небу сквозь плотные клубы испарений, была хорошо знакома ему. Это был цвет хрупкой глобулы, в ядре зловещего метеорита, цвет уродливой растительности, появившейся этой весной, и, наконец, — теперь он мог в этом поклясться! — цвет того движущегося облачка, что не далее как сегодня утром на мгновение заслонило собой узенькое окошко чердачной комнаты, таящей в себе невыразимый ужас. Одно лишь мгновение переливалось оно у окошка, а в следующее — влажная обжигающая струя пара пронеслась мимо него к дверям, и какая-то тварь точно такого же цвета прикончила внизу беднягу Наума. Умирая, тот так и сказал: того же цвета, что и трава весной, что и проклятая глобула. И лошадь понеслась прочь со двора, и что-то тяжелое упало в колодец — а теперь из него угрожающе выпирал в небо бледный, мертвенный луч все того же дьявольского света.
Нужно отдать должное крепкой голове Эмми, которая даже в тот напряженный момент была занята разгадкой парадокса, носящего чисто научный характер. Его поразил тот факт, что светящееся, но все же достаточно разреженное облако выглядело совершенно одинаково как на фоне светлого квадратика окна, за которым сияло раннее погожее утро, так и в кромешной тьме посреди черного, опаленного смертью ландшафта. Что-то здесь было не так, не по законам природы, и он невольно подумал о последних страшных словах своего умирающего друга: «Оно пришло оттуда, где все не так, как у нас… так сказал профессор… он был прав».
Во дворе отчаянно забились и заржали лошади, оставленные на привязи у двух чахлых ив, росших на самой обочине дороги. Кучер фургона направился было к дверям, чтобы выйти и успокоить испуганных животных, когда Эмми положил трясущуюся руку ему на плечо.
— Не ходи туда, — прошептал он. — Там нечто такое, что нам и не снилось. Наум сказал, там, в колодце, живет что-то… Оно высасывает жизнь. Он сказал, оно выросло из круглой штуки — такой же, что была в этом треклятом метеоритном камне, который упал прошлым летом. Все видели эту штуку — такую круглую, как яйцо. Он сказал, оно жжет и высасывает, а из себя как облачко — просто сияние — и цвет у него такой же, как у вон того облачка за окном, такого бледного, что с трудом видать, а уж сказать, что это такое, и вообще нельзя. Наум говорил, оно пожирает все живое, и чем больше ест, тем сильнее становится. Он сказал, что видел его на этой неделе. Оно пришло издалека, оттуда, где кончается небо, — так сказали доктора из колледжа, когда были здесь в прошлом году. Оно устроено не так, как весь остальной Божий мир, и живет оно не по его законам. Это нечто извне.
Кучер в нерешительности остановился у дверей, а между тем сияние во дворе становилось все ярче, и все отчаяннее ржали и дергали поводья привязанные у дороги лошади. Это был поистине ужасный момент: мрачное, навевающее ужас жилище, четыре чудовищных свертка с останками (включая поднятые со дна колодца) в дровянике у задней двери и столб неземного, демонического света, вздымающийся из осклизлой бездны во дворе. Под влиянием этого момента Эмми и удержал кучера — он совсем забыл, что влажная струя светящегося пара, пронесшаяся утром близ него на чердаке, не причинила ему никакого вреда, — но, может быть, это было и к лучшему. Теперь уже никто никогда не узнает, какой опасности они подвергались в ту ночь, и хотя до той поры адский огонь, разгоравшийся в ночи, казалось, был бессилен причинить вред собравшимся в доме людям, неизвестно, на что он был способен в те последние минуты, когда готова была высвободиться вся его устрашающая сила и когда на черном небосводе, наполовину скрытом облаками, вот-вот должна была обозначиться его конечная цель.
Внезапно один из толпившихся у окна полицейских издал короткий сдавленный вопль. Все присутствующие, вздрогнув от неожиданности, проследили его взгляд до того участка внешней тьмы, к которому он был прикован. Ни у кого не нашлось слов, да и никакие слова не смогли бы выразить охватившее всех смятение. Ибо в тот вечер одна из самых невероятных легенд округи перестала быть легендой и превратилась в жуткую реальность — и когда несколько дней спустя свидетели этого превращения подтвердили его истинность, весь Аркхем содрогнулся от ужаса, и с тех пор там уже не осмеливались в полный голос обсуждать события «окаянных дней». Нужно заметить, что в тот вечер в воздухе не ощущалось ни дуновения ветерка. Позднее поднялась настоящая буря, но в тот момент воздух был абсолютно недвижим. Даже высохшие лепестки поздней полевой горчицы, пепельно-серые и наполовину осыпавшиеся, не колыхались, как обычно, в струях исходившего от земли тепла, и, как нарисованная, застыла окаймлявшая крышу фургона бахрома. Вся природа замерла в жутком оцепенении, но то, что вселилось в черные, голые ветви росших во дворе деревьев, по-видимому, не имело к природе никакого отношения, ибо как объяснить тот факт, что они двигались на фоне всеобщего мертвого затишья! Они судорожно извивались, как одержимые, пытаясь вцепиться в низколетящие облака, они дергались и свивались в клубки, как если бы какая-то неведомая чужеродная сила дергала за связывающую их с корнями невидимую нить.
На несколько секунд все затаили дыхание. Затем набежавшее на луну плотное облачко ненадолго скрыло силуэты шевелящихся деревьев в кромешной тьме — и тут из груди каждого присутствующего вырвался хриплый, приглушенный ужасом крик. Ибо тьма, поглотившая бившиеся в конвульсиях ветви, лишь подчеркнула царившее снаружи безумие: там, где секунду назад были видны кроны деревьев, теперь плясали, подпрыгивали и кружились в воздухе тысячи бледных, фосфорических огоньков, облепивших каждую ветвь наподобие огней святого Эльма[4] или сияния, сошедшего на головы апостолов в Троицын день. Это чудовищное созвездие замогильных огней, напоминавших рой обожравшихся светляков-трупоедов, светило все тем же пришлым неестественным светом, который Эмми отныне суждено было запомнить и смертельно бояться всю оставшуюся жизнь. Между тем исходивший из колодца столб света становился все ярче и ярче, а в головах сбившихся в кучу дрожащих людей, напротив, все более сгущалась тьма, рождая мрачные образы и роковые предчувствия, выходившие далеко за границы обычного человеческого сознания. Теперь сияние уже не истекало, а вырывалось из темных недр, плавно и бесшумно подымаясь к нависшим над головой тучам.
