Игорь Николаев - Дети Гамельна
Кот скребнул лапой доску пола и неожиданно бросился к Йожину. Не успел монах и пальцем шевельнуть, а комок вздыбленной шерсти уже прижался к бедру, тихонько взвизгивая. Теперь кот не подвывал, а буквально рыдал, почти как младенец. Йожин машинально накрыл его ладонью, чувствуя, как дрожит кошачье тельце, неожиданно маленькое под густой шерстью. Зверек прижался еще теснее, и вцепился когтями в рясу.
Кот, в отличие от собаки — одиночка и живет сам по себе. Если пес при опасности бросается к хозяину, чуя вожака, то кот, наоборот, пустится наутек и подальше. Йожин подумал, что такое могло оказаться за дверью, чтобы серый котей искал защиты у человека, и кровь замерзла у монаха в жилах.
Святой отец шевельнул рукой, и из просторного рукава прямо в ладонь скользнула рукоять длинного стилета доброй итальянской работы. Монах дрожащими пальцами перехватил оружие поудобнее и перекрестил дверь, понимая, впрочем, что если нечто, затаившееся снаружи, решит войти, то его, Йожина, вряд ли что-нибудь спасет. Кот замолк, только прижался плотнее, все так же дрожа.
За бревенчатой стеной что-то стукнуло, затем зашуршало, словно кто-то вслепую шарил широкими ладонями по дереву, выискивая малейшую щелку. Пот холодными струйками потек по спине Йожина, в животе словно завязался тугой узел. Рука дрожала так сильно, что острие стилета выписывало в полутьме широкие петли, словно то была кисть живописца.
Шуршание меж тем переместилось на ставни, Йожин панически начал вспоминать, закрыл ли их изнутри, когда природа звука снаружи изменилась. Шорох превратился в скрипящий скрежет, пронзительно ввинчивающийся в уши. Так скрипит дерево под долотом резчика. Или под длинным острым когтем.
Стук, затем скрежет. И снова в том же порядке. Жуткие звуки поднимались все выше, словно нечто снаружи поднималось на цыпочки. А когда заскребло из-под самой крыши, Йожин осознал, что создание тьмы лезет по стене, что твой паук.
Монах собрал всю силу воли, что у него оставалась, и тихонько выбрался из кресла. В проеме чулана возникла жуткая рожа, обрамленная клокастой шерстью, как у оборотня, Йожин полузадушено вдохнул, замахиваясь неверной рукой, но узнал мэтра Крау. Следопыт-воронознатец проснулся и выглядывал из своей каморки — мертвенно бледное лицо и огненно-рыжая борода. Ворона монах не заметил и мимолетно подумал, что если птица почуяла беду так же, как и кот, то сейчас Гарк, наверное, сидит в самом дальнем и темном углу, укрывшись за потолочной балкой.
Перестук переместился на крышу, а затем неожиданно стих. Йожин даже под страхом трибунала не смог бы сказать, сколько он простоял так, с кинжалом наизготовку, ловя любой звук, доносящийся снаружи. Свеча догорела, мрак захватил дом в свои удушливые объятия, а монах все ждал, когда дверь вылетит, сорванная с петель одним могучим ударом. Ждал и молился, не уставно-казенно, повторяя заученные слова, а, как ребенок, моля Господа всей душой.
Когда пропел первый петух и щели в ставнях едва заметно заалели, предвещая рассвет, Йожин понял, что его молитва достигла небес. И упал без сил — уставшие ноги отказались слушаться.
* * *Поутру деревня стояла пуста и безжизненна, словно вымерла за одну ночь. Когда же путники стали по одному выбираться наружу, они старательно прятали глаза и почти не разговаривали друг с другом. Кто-то просто опасался вспоминать ночного гостя, который, похоже, навестил почти все дома. Кто-то стыдился своей трусости. Котяра же буквально прикипел к Йожину и не отставал от того ни на шаг.
Гарольд вернулся, когда солнце поднялось в небо, все еще цепляясь самым краешком за густую щетину леса. Девенатор был цел и невредим, но вид имел немного странный. Если накануне он казался мрачен и не особо приветлив, то сейчас смотрел на все вокруг скорбным и невыразительным взглядом. Словно получив известие о смерти близкого и дорогого родственника. Девенатор молча проследовал в дом старосты.
— Вина? — спросил смурной и слегка бледный Швальбе, не снимая руки с рукояти палаша. Ландскнехт растерял немалую долю гонора и теперь относился к спутнику с куда большим пиететом.
— Воды, — коротко отозвался Гарольд, отставив в угол копье и снимая перевязь с саблей, крепившейся на поясе сзади.
— И что? — дипломатично спросил Йожин.
Девенатор молча снял шлем и сел за стол. Швальбе поставил перед ним кувшин и чашку.
— Нахцерер, — ответил одним непонятным словом Гарольд и наполнил чашку чистой колодезной водой. Руки старого девенатора дрожали.
— Что за нах… цер… — запутался Швальбе. — Никогда про такого не слышал.
— Нахцерер, — повторил Гарольд.
— Вампир немецких земель, — негромко пояснил Йожин и по памяти зачитал отрывок из «Бестиария Брэмсона»:
— Сидит в могиле, рвет на себе саван, никогда не закрывает левый глаз. Подманивает родственников и убивает их одного за другим. Если приманивать некого, начинает пожирать саван и затем части собственной плоти.
— …! — коротко и емко выразил свое отношение к услышанному Гунтер.
— Не совсем, — невыразительно откликнулся Гарольд. — Не совсем…
Он пил не спеша, мелкими глотками, держа чашку обеими руками.
— Кладбище действительно есть, — продолжил девенатор в ответ на молчаливые вопросительные взгляды. — При нем деревня, то есть то, что от нее осталось. Не с Черной Смерти, гораздо позже. Дома еще стоят кое-как, хоть и сгнили почти целиком. Погост…
Гарольд сделал глоток.
— Погост изрыт норами, как хороший сыр дырками. Обитатель копал не один год. Это его логово, обустроенное на совесть.
— Ночью приходил… кто-то.
— Он и приходил. Я залег в засаде, в полночь тварь выползла из-под могильной плиты и отправилась на прогулку. Получается, в гости к вам.
— А я думал, ты ей башку с плеч снимешь, — расхрабрился Швальбе.
Гарольд промолчал. Против обыкновения Йожин не стал одергивать наемника, во взгляде монаха так же, как и у ландскнехта, читалось недоумение.
— Обезьяна Господа… — устало сказал девенатор.
— Чего? — спросили в один голос монах и ландскнехт.
— Дьявола называют обезьяной Господа. Потому что он не может повторить ни одно божественное творение и, тем более, не способен превзойти. Он может только обезьянничать, творя уродливые подобия. И чем страшнее тварь, чем опаснее, тем она ущербнее. Когда я был молод, то долго выслеживал одного… одно создание… Его не брали ни сталь, ни серебро. А нужно было всего лишь ткнуть в тень острым ножом. И сгинула нечисть…
Гарольд отставил пустую чашку и откинулся, привалившись к стене, сплетя длинные сильные пальцы.
