Стивен Кинг - Куджо
Сейчас страх был таким же. На его слова ответом мог быть только крик. Но кричать ей не хотелось.
— Уходи, — повторила она. — Пожалуйста. Между нами все кончено.
— А если я не уйду? Если я сейчас оттрахаю тебя прямо здесь, на полу, в этой луже молока?
Она взглянула на него сквозь сетку волос. Лицо ее оставалось бледным, и глаза на нем казались огромными.
— Тогда тебе придется попотеть. И если я только смогу выцарапать тебе глаза, я не стану раздумывать.
Прежде чем снова опустить глаза, она заметила, что он колеблется. Он знал, что у нее хорошая реакция. Он мог обыграть ее в теннис, но даже для этого приходилось попотеть. Насчет глаз она, пожалуй, привирает, но царапины на лице тоже не украсят его. Хочет ли он заходить столь далеко? Она чувствовала в воздухе кухни какой-то едва уловимый запах, дикий и грубый и поняла, что это смесь ее страха и его злости, источаемых их парами.
— Отвезу гардероб назад, — сказал он наконец. — Отчего бы тебе не послать за ним любящего супруга? У нас с ним найдется, о чем потолковать.
После этого он повернулся и так хлопнул входной дверью, что едва не разбил стекло. Через мгновение послышалось гудение фургона и скрежет шин, когда он выезжал на дорогу.
Донна медленно закончила вытирать молоко, поднимаясь время от времени, чтобы отжать тряпку. Она смотрела, как струйки молока уплывают в водосток. Она вся тряслась, частью от пережитого страха, частью от облегчения. Вряд ли она расслышала угрозу Стива. Она только снова и снова восстанавливала в памяти цепь событий, приведших к этой уродливой сцене.
Она всегда считала, что ее интрижка с Кемпом случилась без всяких видимых причин — как прорыв сточной трубы. Такие сточные трубы протекают под почти всеми счастливыми браками в Америке.
Она не хотела переезжать в Мэн и протестовала, когда Вик изложил ей эту идею. Несмотря на то, что они не раз проводили здесь отпуск, она всегда считала этот штат лесной глушью, где зимой ложится снег глубиной в двадцать футов, и люди оказываются отрезанными от внешнего мира. Ее пугала мысль о переезде с подобное место с маленьким ребенком. Она уже рисовала — себе и Вику — картину снежных бурь, разделяющих его в Портленде и ее в Касл-Роке. Она заявила, что в такой ситуации ей останется только наглотаться таблеток или сунуть голову в духовку. Может быть, часть ее существа таким образом просто, противилась отъезду из суматошного и бешеного Нью-Йорка.
И все же не это было самым худшим. Хуже всего был страх, что «Эд Уоркс» может лопнуть, и они вернутся назад с поджатым хвостом. Этого не случилось, потому что Вик с Роджером работали, не покладая рук. Но это значило, что большую часть дня она оставалась одна с ребенком, без всякой помощи.
Своих близких друзей она могла пересчитать по пальцам. В них она была уверена, но вообще-то она никогда не сходилась с людьми легко. Поэтому после переезда новых друзей она не завела.
«Я становлюсь Примерной Американской Хозяйкой, — думала она долгими зимними днями, наблюдая за падающим снегом. — Сижу дома, стряпаю Тэду любимые тосты с сыром и суп на обед, смотрю дурацкий телевизор». Можно было сходить в гости с Джоани Уэлш, у которой была дочка возраста Тэда, но эти визиты всегда давались ей с трудом. Джоани была на три года старше Донны и на десять фунтов тяжелее. Казалось, это ее совсем не гнетет. Она говорила Донне, что муж любит ее и такой.
Иногда трубы прорывало. Она ссорилась с Виком по пустякам, чтобы не думать о более серьезных вещах, которые было трудно определить словами — страх, утрата, старение. Быть может, одиночество. Она слышала по радио песню, которую помнила со школьных лет, и вдруг начинала плакать. Ее не покидало чувство вины перед Виком — ведь он был рыцарем, отважно сражающемся за благополучие с семейным гербом на щите, — и она послушно нянчилась с Тэдом, утешала его, когда он плакал, и выслушивала его детские вопросы, на которые не так-то легко ответить.
И она все чаще задумывалась о том, что будет, когда Тэд вырастет. В прошлом году он три дня в неделю проводил в детском саду «Джек и Джил»; в этом на пять дней в неделю отправлялся в сад-лагерь. Когда его не было, дом становился ужасающе пустым. Двери становились открытыми ртами, лестничные спуски — жадными глотками. Пустые комнаты оборачивались ловушкой.
Поэтому она мыла полы, которые и так блестели, и думала и Стиве Кемпе, с которым позволила себе легкий флирт. Стив переехал однажды в город откуда-то из Вирджинии и открыл здесь торговлю антикварной мебелью. Не раз она ловила себя на том, что сидит перед телевизором и не знает, что там идет, думая о том, как его загар контрастирует с белой тенниской, или о том, как смешно оттопыривается его задница, когда он бегает по корту. И в конце концов…
Она почувствовала спазмы в желудке и побежала в ванную, зажав руками рот. Ее стошнило. Она невидящими глазами уставилась на рвоту, и ее стошнило еще раз.
Когда желудок чуть отпустило (но ноги по-прежнему были ватными), она посмотрела на себя в зеркало. Лицо было совсем белым, глаза покраснели. Волосы сбились в бесформенный комок. Она подумала, что станет такой в старости.., совсем скоро, и в ужасе поняла что, если бы Стив Кемп сейчас был здесь, она бы позволила ему себя взять — только бы он обнимал ее, и целовал, и уговаривал не бояться, и говорил, что время — это миф, а смерть — всего лишь сон.
Из ее груди вырвался звук, напоминающий хриплое рыдание — совершенно безумный звук.
Она уронила голову и расплакалась.
***Черити Кэмбер сидела на двухспальной кровати, которую делила со своим мужем Джо, и смотрела на что-то, что держала в руках. Она только что вернулась из магазина, где в то время была и Донна Трентон. Теперь ее руки, ноги, щеки похолодели, словно она слишком долго шаталась с Джо на снегоходе, но завтра было первое июля, и снегоход стоял в сарае, дожидаясь зимы.
«Не может быть. Это какая-то ошибка».
Но в этом не было никакой ошибки. Она вертела это так и сяк, и все сходилось.
«Ну что ж, это со многими случается. Ведь так?»
Со многими. Но с ней?
Она слышала, как Джо заколачивает что-то у себя в сарае — этот звук разносился сквозь жару, как удар колокола. Потом пауза и сердитое «Ч-черт!»
Молоток ударил еще раз, и снова наступила пауза. Потом муж завопил:
— Бретт!
Она всегда немного пугалась, когда он звал сына таким голосом. Бретт любил отца, но Черити никогда в точности не знала, какие чувства испытывал к сыну сам Джо. Странно, но это было так. Один раз, два года назад, ей приснился страшный сон, который она так и не смогла забыть. Ей снилось, что ее муж воткнул вилы прямо в грудь Бретту, и их зубья вышли у мальчика из спины, приподняв его рубашку, как колышки палатку. «Маленький засранец, не пришел, когда я звал его», — сказал муж во сне, и она в ужасе проснулась рядом с реальным мужем, который мирно спал, напившись пива. Лунный свет падал на нее через окно, и в его призрачных лучах она испугалась того, что лежало рядом с ней — монстра с желтыми, острыми зубами, посланного ей в наказание с каким-то сердитым Богом. Джо не раз поднимал на нее руку, и она обычно беспрекословно слушалась его. Бретт рос таким же. Но иногда она просто боялась за мальчика.
