Обещай, что никому не скажешь - Макмахон Дженнифер

— Ее зовут Роза. Пустынная Роза.

— Черта с два. Розовый — это тупой цвет, в который ты захотела покрасить свою комнату, и попросила об этом папу.

Бледное лицо Дел залилось краской.

— Если я говорю, что она Пустынная Роза, так оно и есть!

Ник поморщился, как от зубной боли, а потом расплылся в улыбке.

— Ну, хорошо. Рад познакомиться, Пустынная Роза. — Он протянул руку с длинными темными пальцами и аккуратно пожал мою руку. Моя ладонь была липкой от пота. Его ладонь была сухой, как порох.

Когда они потушили окурки в банке из-под тунца, мы вышли наружу, и Ник показал нам, как пользоваться помповым ружьем. Мы стреляли по пивным банкам, расставленным на пнях. Ник стоял за мной и клал руки мне на плечи, когда показывал, как нужно держать ружье и прицеливаться. Раньше я никогда не стреляла из ружья, но каждый раз попадала точно в цель. Ник сказал, что я прирожденный стрелок. От него пахло опилками, сеном и сигаретами. Я ощущала теплую близость его тела. Дел устала ждать своей очереди и принялась бросать камешки, сбивая банки до того, как мы успевали выстрелить.

Потом мы вернулись в хижину, и я выкурила свою первую сигарету. Я кашляла и хрипела, уверенная в том, что сейчас умру, а Ник и Дел смеялись и подшучивали надо мной, пока я не научилась не глотать дым, но удерживать его во рту и понемногу выпускать наружу. Дел учила меня выдувать колечки; я пыталась подражать ей и округляла губы, словно задохнувшаяся рыбка, но у меня получались жалкие бесформенные шарики. Между тем Ник бросал ножик с пластиковой ручкой в мишень для игры в дартс, прибитую к стене. Ему ни разу не удалось попасть в центр.

Через некоторое время Ник сказал, что ему нужно закончить кое-какие дела, и оставил нас одних.

— Что это с твоей рукой? — спросила я у Дел, разглядывая кружок из багровых синяков.

— Ничего, — ответила она, опустила рукав желтой рубашки и взяла нож. Она сделала несколько бросков, каждый раз попадая точно в центр мишени, а потом повернулась ко мне и заявила: — У меня есть идея.

Я ощутила волнующее предчувствие опасности. Оно складывалось из многих вещей: покосившейся хижины, где мы находились; пружин, выглядывавших из драного матраса; глухого стука, с которым нож входил в стену; колечек дыма, вылетающих изо рта Дел и растворявшихся в воздухе, оставляя после себя лишь запах табака.

— Дай мне руку, — велела Дел.

Я подчинилась. Она взяла мою руку и осмотрела ее, словно незнакомую раненую зверушку. В другой руке она сжимала нож.

— Закрой глаза, — попросила она.

— Ты собираешься порезать меня?

— Верь мне, — сказала Дел. — Давай же, закрывай глаза, — подзадорила она, и я подчинилась, не желая показаться испуганной.

Она резанула быстро и без колебаний. Я распахнула глаза и попыталась вырвать руку, но она крепко держала меня.

— Ох! Какого черта?

Дел отпустила мою руку. Порез на моем указательном пальце был коротким, но глубоким. Кровь капала на матрас.

Я смотрела, как Дел быстро и уверенно делает над-рез на своем указательном пальце. Потом она взяла мою руку и приложила свой порезанный палец к моему.

— Теперь мы кровные сестры, — объяснила она. — У тебя есть моя кровь, а у меня твоя. Навсегда.

Мой палец жгло, как огнем. Теперь Дел стала частью меня, и я знала, что, какой бы оборот ни приняла наша дружба, обратной дороги не будет. Никогда. Как бы я потом ни старалась жить отдельно, мы с Дел оставались связанными друг с другом.

Глава 4

8 ноября 2002 года

— Кэти! Кузнечик, где ты!

Голос матери вырвал меня из объятий глубокого и беспокойного медикаментозного сна. Во рту ощущался металлический привкус. Я посмотрела на дорожный будильник, стоявший на коробке из-под молока рядом с кроватью. Было семь утра, но казалось, что я проснулась посреди ночи. Мне снилось, что мы с Дел находимся в ее овощном погребе, и она делает мне татуировку, выводя слова «Пустынная Роза» у меня на груди ржавым острием своей шерифской звезды. Там был кто-то еще, — мужчина, наблюдавший за нами. Он стоял в углу, и я не видела его лицо.

Я все еще лежала на койке и вдруг испытала абсурдное ощущение, что если повернусь достаточно быстро, то увижу его, как будто он всю ночь пробыл в моей комнате. Но это был только сон, верно? Тогда почему я так боялась повернуться?

Мэгпай свернулась у меня на животе, спрятав нос под белым кончиком хвоста, и мне не хотелось нарушать ее уютный покой. Я сосчитала до трех и посмотрела в дальний угол. Ничего. Только пылинки, танцующие в лучах солнца.

— Больше никаких снотворных таблеток, — прошептала я себе под нос.

Мать назвала меня Кузнечиком, так она не называла меня после отъезда в колледж. Я вылезла из-под одеяла и босиком пошлепала на кухню. Мэгпай последовала за мной.

Все шкафчики на кухне были распахнуты, ящики выдвинуты, дверь холодильника приоткрыта. На столешницах выстроились миски, пакеты муки и сахара, банки с медом и патокой.

Ураган «Джин» нанес удар.

Открытая бутылка оливкового масла лежала на столе, и густая жидкость капала на пол. Мэгпай прыг-нула прямо в лужицу и принялась изящно лакать его, двигаясь по кругу и оставляя маслянистые отпечатки лап на полированном деревянном полу.

Я помнила, какое сильное впечатление на меня произвели аккуратность и практичность этой небольшой кухни, когда я впервые увидела ее два года назад. Если бы женщина, кропотливо продумавшая и обустроившая свою кухню, увидела бы сейчас этот кавардак, она бы не удержалась от слез.

— Что ты делаешь, ма? — Я была в равной степени поражена беспорядком и тем, что она помнила мое детское прозвище.

— Готовлю оладьи! Оладьи с клубникой!

Когда-то это было мое любимое лакомство; мама готовила их для меня утром по субботам в нашем типи, на старой походной плите. Судя по всему, она все-таки не совсем лишилась памяти.

Я заглянула в миску для теста, которое она собралась замешивать деревянной ложкой, неуклюже зажатой в перевязанной руке. Бинт был грязным и частично размотался. В миске лежало с полдюжины яиц (вместе с кусочками скорлупы), горка муки, кучка клубники (ягоды еще не разморозились), и все это было полито кленовым сиропом. Подвиньтесь, Джулия Чайлд [9].

— Яйца кончились, — сказала она, когда начала размешивать тесто. — Нужно сбегать к Гризуолдам.

— Ма, Гризуолды здесь больше не живут.

— Разве?

— Да, мама, уже давно.

Мистер Гризуолд умер десять или одиннадцать лет назад от сердечного приступа. Его сыновья разъехались по миру.

— У нас кончились яйца, — снова повторила мать.

— Я кое-что придумала. Давай здесь уберемся и съездим в город за яйцами. А потом вернемся и приготовим оладьи.

— Все-таки придется идти к Гризуолдам, — опять проговорила она, явно не намереваясь отрываться от миски с тестом. Я посмотрела на захламленный стол и, к своему ужасу, заметила нож для фруктов с черной ручкой, лежавший среди разбросанных ягод и просыпанной муки.

— Где ты это взяла, ма?

Мать улыбнулась, когда я взяла липкий нож, с которого капал красный сок.

— Нужно было порезать ягоды, — объяснила она.

Я сполоснула нож под краном, потом нашла ключ и заперла его в ящике с острыми предметами, гадая о том, какие еще сюрпризы моя мать прячет в доме… другие ножи, может быть, даже спички?

Я помогла матери сменить ночную рубашку, заляпанную маслом и мукой, на широкие брюки и джемпер, а потом разложила на кухонном столе все необходимое для смены повязок. Вскоре я обнаружила, что она испачкалась не только на кухне: на ее ночной рубашке и носках остались пятна, похожие на глину. Остатки бинтов на ее руках были покрыты грязью и кусочками сухих листьев. И показалось ли мне, что я вижу засохшую кровь под свежими пятнами от клубничного сока?

Я провела краткий осмотр и начала разворачивать грязные бинты.