Каньон Холодных Сердец - Баркер Клайв

Братия обнаружила его тело лишь поздно ночью, когда старый двор с мертвой виноградной лозой тронуло первым морозцем. Тело святого отца заиндевело, в особенности его круглый нос и спутанные пряди бороды. Даже на неподвижных глазах старика мороз оставил свои филигранные узоры.

Глава 4

Никакой больницы в крепости так и не открыли – ни тогда, ни позже, – равно как не было приложено ни малейших усилий, чтобы возродить виноградник и вернуть процветание прилежащим землям. С уходом из жизни отца Сандру (в относительно молодом возрасте – шестидесяти двух лет) и без того незначительный запал к преобразованиям, которым братья загорелись вначале, быстро иссяк. Более молодые члены предпочли покинуть орден; трое из них примкнули к мирской общине. Не прошло и года, как один из них, молодой человек по имени Ян Валек, свел счеты с жизнью, оставив после себя длинное предсмертное послание, адресованное его бывшим собратьям. Он сообщал, что после смерти отца Сандру ему привиделся сон.

«Я видел отца в нашем винограднике, который был весь охвачен пламенем, – писал он. – Зрелище произвело на меня ужасное впечатление. Небо заполонил черный дым, из-под которого едва пробивалось солнце. Отец Сандру сказал мне, что наш мир – самый настоящий ад, избежать которого можно только расставшись с жизнью. Хотя вокруг царила мгла, лицо его было светлым и ясным. Он сожалел, что не умер раньше, а вместо этого столько лет страдал.

Я спросил его, разрешают ли ему в том месте, где он сейчас находится, пить бренди. И он ответил, что не имеет в том нужды, что он совершенно счастлив и не испытывает никакой потребности в том, чтобы выпивкой приглушать душевную боль.

Тогда я сказал ему, что он ушел из жизни пожилым человеком с больным сердцем, а у меня еще вся жизнь впереди. Я полон сил, говорил я ему, и если повезет, то проживу долгих тридцать, а то и сорок лет, которые для меня будут сущим адом. Так что же мне делать?

– Забери свою жизнь, – ответил он мне так, словно в этом ничего особенного не было. – Перережь себе горло. Бог поймет.

– Поймет? – засомневался я.

– Конечно, – подтвердил он. – Этот мир – сущий ад. Оглянись. Что ты видишь вокруг себя?

Я сказал, что вижу огонь, дым и черную землю.

– Ну вот, – произнес он, – это и есть ад.

Хотя, конечно, все это происходило во сне, я заверил отца Сандру, что собираюсь последовать его совету. Пойду в свою келью, достану острый нож и убью себя. Но, как обычно бывает во сне, по какой-то причине домой я не пошел. А направился в Бухарест. В кинотеатр, куда меня иногда водил отец Стефан. Мы зашли с ним внутрь. Нашли места, и Стефан велел мне садиться. Потом начался фильм. Эта картина была о некоем земном рае, увидев который я невольно прослезился. Музыка, внешний вид людей – в том месте все казалось совершенным. Мужчины и женщины там были такими красивыми, что, глядя на них, у меня перехватывало дыхание. Особенно меня потряс один молодой человек – мне немного стыдно об этом писать, но если я не сделаю этого признания сейчас, в своей последней исповеди, то другой возможности не будет. Этот юноша с темной шевелюрой и светящимися глазами был на экране совершенно обнажен. Протягивая ко мне руки, он приглашал меня в свои объятия. Я обернулся к отцу Стефану, и он сказал мне именно то, что в этот миг пронеслось у меня в голове:

– Он хочет забрать тебя с собой.

Я начал было отрицать, однако Стефан, прервав меня, заявил:

– Посмотри на него. Посмотри на его лицо. Оно безупречно. Взгляни на его тело. Оно совершенно. А вон там – между ног…

От стыда я закрыл лицо руками, но Стефан, оторвав мои ладони от лица, велел мне не смущаться, а просто смотреть и наслаждаться зрелищем.

– Бог создал все это для нашего удовольствия, – произнес он. – Разве бы он вложил в нас такую жажду созерцания наготы, если б не хотел, чтобы мы получали от этого удовольствие?

Я спросил Стефана, почему он считает, что эту страсть в нас вложил Господь, – возможно, это все происки дьявола, который хочет заманить нас в свои сети. Рассмеявшись, он обнял меня и поцеловал в щеку, как малое дитя.

– Никакие это не происки дьявола, – возразил он. – Для тебя это приглашение в рай.

Он еще раз меня чмокнул в щеку, и тогда я явственно ощутил на себе теплое дуновение весны, словно оказался в той стране, что жила своею жизнью на экране. Ветерок пробудил во мне желание умереть в радости, потому что в воздухе веяло запахом того времени, о котором я давно позабыл.

На этот раз я вернулся в свою келью. И нашел нож. Закончив писать и оставив письмо на столе, я пойду в поле и перережу себе вены на руках. Знаю, нам говорили, что самоубийство – большой грех и что Господь не хочет, чтобы мы причиняли себе вред. Но если Он и в самом деле не желает моей смерти – тогда почему нож оказался у меня под рукой. И почему мое сердце ныне преисполнено такого покоя и мира?»

Тело молодого монаха нашли примерно в ста ярдах от того места, где некогда был обнаружен окоченевший труп Сандру, последовавшая вскоре после смерти старого священника кончина Яна Валека нанесла решающий удар по братству. Из Бухареста вскоре прислали приказ о том, что орден святого Теодора расформирован, ибо, как отметил архиепископ, в крепости больше нечего охранять. Братия была в большей мере востребована в обычной церкви, чтобы помогать больным и умирающим и предлагать Божье утешение тем, кто в нем особенно нуждался. Не прошло и недели, как орден святого Теодора покинул крепость Гога.

У некоторых селян было подспудное чувство, будто крепость сама побуждала братьев к выселению, и, словно в подтверждение этого, вскоре после их отъезда в ней началось стремительное самоуничтожение. Возможно, то было обыкновенное суеверие, но, тем не менее, казалось довольно странным, что сооружение, на протяжении пяти столетий сохранявшее свой прочный вид, стало разрушаться чуть ли не на глазах, едва из него выехала община монахов.

К тому же наступившая вскоре зима выдалась на редкость суровой. И хотя в былые времена случалось, что снега выпадало еще больше, под его весом никогда не прогибались крыши домов. Бывало, дули и более сильные ветра, но окна при этом никогда не распахивались и не разбивались. И несмотря на то что во время наводнений первые этажи нередко затопляло, двери домов прежде никогда не срывались с ржавых петель.

Ко времени, когда весна вступила в свои права – в тот год это случилось в последних числах апреля, – крепость обрела совершенно необитаемый облик. Казалось, ее покинул некий дух, предоставив погоде довершить внешний распад, что, надо сказать, та делала совершенно простодушно. Летняя жара, в своей беспощадности не уступавшая лютой зиме, изничтожила тканые ценности здания, особенно пострадавшие от червей, мух и ос, которые там усердно прорывали ходы, откладывали яйца и сооружали гнезда. Если при постройке крепости деревянные балки с трудом могли втащить наверх десять дюжих мужиков, то теперь, высохнув и превратившись в пыльные, изъеденные насекомыми палки, эти элементы конструкции словно составляли хрупкий скелет громадной птицы. Не в силах выдержать давивший на них сверху груз, они обрушивались, увлекая за собой целые этажи.

К сентябрю крепость превратилась в груду развалин. Комната с кроватями, каковую братия некогда намеревалась превратить в больничную палату, теперь стояла под открытым небом. С первыми осенними дождями матрацы, на которых предполагалось разместить больных, покрылись грибком и плесенью, Словом то, что некогда было воистину крепостью, теперь стало зловонным кладбищем гниющих вещей.

И наконец, где-то в середине следующей зимы, когда морозец вполне устоялся, треснули и провалились перекрытия нижнего этажа крепости – того самого, куда отец Сандру некогда сопроводил Зеффера, чтобы показать ему изразцовую картину. Теперь комната, где она прежде находилась, была доступна всем ветрам и бурям. Окажись кто-нибудь в ней той зимой, он стал бы свидетелем удивительного зрелища: сквозь восемь куполов, которые потрескались, как яичная скорлупа, спиралевидными нитями струился снег. Комната была совершенно пуста. Прежде чем приступить к извлечению плиток, нанятым Зеффером рабочим пришлось освободить помещение от той мебели, что здесь складировали монахи. Кое-что украли, кое-что пошло на дрова, а прочее – примерно четверть от общего числа – осталось гнить в том месте, где было свалено. Падающий изящным серпантином снег покрывал пол комнаты островками снега, которые не только не таяли на протяжении четырех холодных месяцев, но с каждым новым снегопадом и бурей становились все выше и шире.